На "Сахалинской рампе" женщины оправдали убийство топором из ревности. Сахалин.Инфо
29 марта 2024 Пятница, 11:47 SAKH
16+

На "Сахалинской рампе" женщины оправдали убийство топором из ревности

Культура, Южно-Сахалинск

Немногословная история одной семьи в исполнении актёров Минусинского драматического театра нашла отклик у сахалинского зрителя. Режиссёр Алексей Песегов уже знаком нам по "Вишнёвому саду", несколько меньше островитян знают его по премьере 2019 года "Пока она умирала". "Сахалинская рампа" медленно подходит к своему финалу, но на сцене страсти не утихают. "Колыбельная для Софьи" стала сразу и драмой, и триллером, и чем-то похожим на кино по "России-1". Виной тому сюжет Евгения Замятина — его повесть "Наводнение" могла быть откровением в первой половине прошлого века, сейчас же убийство из ревности как факт само по себе больше не удивляет. Ужасает, но не удивляет.

Это зарисовка из Советского Союза, не той "доброй" эпохи, которую вспоминают, когда говорят о траве, что раньше была зеленее. На дворе тридцатые годы. Бездетная Софья, для которой все ежемесячные молитвы сводятся лишь к одному, кажется, окончательно отчаялась. Её тихое "а у меня нету" на вопрос о детях несёт в себе сразу столько боли, сколько нет ни в одной слёзной истерике с театральным заламыванием рук и криками в небо "за что?". Эта фраза больно отзывается где-то там в глубине, потому что, какие бы рамки не ставило современное общество — материнский инстинкт остаётся одним из самых сильных. И то ли он ведёт Софью, когда та забирает домой оставшуюся без отца соседскую девчонку Ганьку, то ли ещё какие мотивы. Но реплика мужа Трофима Ивановича оказывается решающей "хлеба на троих хватит" и тихая надежда Софьи "теперь всё будет хорошо".

Казалось, что приёмный ребёнок растопит лёд между супругами. Но юная Ганька лишь подкладывала кирпичи в нарастающую стену между Софьей и Трофимов Ивановичем. Совместное чтение газеты и поворотный момент — серьги, что примеряет Ганька перед отчимом, будто заявляя: "я — женщина" и мачеха, что отбирает их, не желая видеть в ней соперницу. Этого нет в повести — это решение режиссёра. Немного избитое, но от этого не менее точное, в некотором роде предопределяющее дальнейший исход событий.

Фото Чехов-центра

Если в современных клише супруга застают за неверностью, пораньше вернувшись с работы, то Софья возвращалась из церкви. Она не была набожной христианкой, она хотела ребёнка. И лишь подтвердила расхожую истину — к Богу обращаются лишь тогда, когда плохо, чтобы попросить о чем-то. В минуты радости редкий человек приходит к молитве. Так и она, сначала провожала мужа на фронт, теперь спустя двенадцать лет пришла за новой надеждой — в мечтах наконец стать матерью. Сменить время действия на 21 век и развязка будет совсем иной. Но в первой половине прошлого века даже у Бога должен был быть партийный билет. Поэтому старого батюшку заменяют новым, а жестокая картина, что развернулась на глазах Софьи, кажется, окончательно развязывает ей руки. И по законам жанра она возвращается домой раньше, она застаёт Ганьку со своим мужем, она пытается дальше жить, как раньше. Но эта обида стала наводнением и в прямом, и в метафоричном смысле — Нева вышла из берегов, тысячи людей гибнут.

Главные герои справляются с наводнением, как с природной стихией, но его метафоричное обличье лишь набирает силу. Чеховское "ружьё должно выстрелить" применимо и к холодному оружию. Здесь сразу и Гоголь со своим "я тебя породил, я тебя и убью", и Достовский — топор Раскольникова никогда не отдаст лавры первенства. Но для тех, у кого зрение не такое острое, этот топор становится неожиданностью — как гром среди не очень ясного неба. И на сцене это выглядит также: темнота на доли секунды и вот — девочка мертва, а Софья с окровавленным топором в руке.

Прочитав сухие строчки о подобном убийстве в сводках новостей, ужаснёшься и с транспарантом на улице будешь требовать правосудия для безжалостной убийцы. Но, пропуская через себя глухие крики отчаяния Софьи, хочется помочь ей спрятать труп. Так, чисто по-женски. Позже, на обсуждении, одна из зрительниц, юрист по профессии, выразила эту мысль наиболее точно: "Хотелось встать и закричать: девушка, обеспечу вам аффект". И дело здесь не в избитом сюжете Замятина, это заслуга каждого, кто был задействован в спектакле — свет, звук, движения, игра актёров. Они говорили громче, чем не изменённые слова первоисточника. А Ольга Смехова передала образ Софьи так точно, что не сочувствовать её боли было попросту невозможным.

Соответствующее настроение поддерживала и музыка. Один и тот же мотив, то с ведущей скрипкой, то с фортепиано, то с выходящим на первый план вокалом, неизменно сопровождал всё действие. Мелодия то разгонялась от тихой грусти до глухого отчаяния, то от безмятежного спокойствия к неврастеничной тревоге. И лишь редкое "из-за леса, из-за гор", исполненное самой главной героиней, любимая песня из детства, как светлый луч надежды, будто обещает, что всё ещё будет хорошо.

Сама повесть читается за десять-двадцать минут. Спектакль длится два с половиной часа. Местами кажется, что некоторые сцены до безобразия растянуты. Не хватает динамики, не хватает действия, изредка поглядываешь на часы. Все эти паузы, нерасторопные движения — понятно о чём они, понятно для чего, но хочется поскорее перейти от лёгких закусок к основному блюду. На этом фоне особенно ярко смотрятся сильные сцены: это отчаяние главной героини, когда она узнала об измене мужа. И ещё более сильная — та, что после убийства, когда Софья заметает следы, как она сначала мыла юную Ганьку, когда привела в дом, а потом точно также смыла и с себя отпечаток трагедии. И в этих сценах по-прежнему ни слова. Лишь музыка, движения, свет.

Как и положено, во всех мыслимых и немыслимых сценариях, убив соперницу, сама Софья забеременела. Родила. Раскаялась. Призналась. Умерла. Или не умерла? Последнее решать зрителю. Замятин писал "она спала, дышала ровно, тихо, блаженно, губы у неё были широко раскрыты". Режиссёр ставил смерть, но какую-то неясную, будто и сам не разобрался: осуждает он Софью и воздаёт ей наказание по заслугам, или же оправдывает поступок отчаявшейся женщины. Актёры играют открытый финал, для них Софья жива. И каждый зритель сам для себя решает: виновна — не виновна, умерла — не умерла.

Спектакли, как и кино, делятся на массовые и фестивальные. "Колыбельная для Софьи" по сюжету — массовая, женской половине зала понравилось, как и понравилась бы мелодрама на "России-1". Фестивальными здесь можно считать отдельные компоненты. Главная проблема в том, что на выходе их и хочется обсуждать бесконечно скрупулёзно: разобрать, как пазл, по кусочкам всё те же музыку, движения, свет, который так не любят фотографы, но на ура воспринимают зрители. Декорации, что выплывают в почти полной темноте, озарённые синим светом, будто во сне. И здесь хочется цитировать песню "вот и всё, точка, ну и что, вопрос". Действительно. Вот и всё. Ну и что?

Можно бесконечно сопереживать Софье, сидя в зале Чехов-центра. Но никакого откровения или озарения в "Колыбельной для Софьи" разглядеть не получается. И на выходе остаётся лишь скомканное "да, неплохо, но о чём говорить после?". Режиссёр поставил качественно, эффектно, зрелищно. Актёры сыграли качественно, эффектно, зрелищно. Но театр ведь не только об этом. Искусство не должно отвечать на вопросы, искусство должно их ставить, побуждать к размышлениям или действиям. "Колыбельная для Софьи" о том, как приятно провести вечер, но не о том, чтобы возвращаться в своих мыслях к спектаклю всю ночь. После него нет желания взять время на размышление, отложить новые эмоции в сторону. Перевариваешь увиденное за двадцать минут по пути домой, и даже то самое "ну и что?" остаётся в подъезде, когда закрывается входная дверь.

Новости по теме:
Подписаться на новости