Чехов-центр кротко завершил 90-й сезон. Сахалин.Инфо
29 марта 2024 Пятница, 09:26 SAKH
16+

Чехов-центр кротко завершил 90-й сезон

Культура, Южно-Сахалинск

Фантастический рассказ Достоевского "Кроткая" (16+) поставил худрук Чехов-центра Александр Агеев.

Профессора филологии деликатно называют "Кроткую" непростым чтением, актриса Чехов-центра Анастасия Солдатова обожает — как и Достоевского в целом. Ни относясь ни к тем, ни другим, добрый зритель в девятом ряду думает про себя: Федора Михайловича почитать надо, читать — тоска зеленая, смотреть тоже удовольствие не из легких. Видимо, поэтому премьерный спектакль предусмотрительно обходится без антракта. Но если вы не сбежали в первые полчаса, дальше проще — всеми лапками, как муха, увязаешь в психоделическом потоке словесности на два с лишним часа.

Занятно, что "Кроткую" играют в той же локации, где в апреле бесновалась (в хорошем смысле) молодежная тусовка в блистательном перформансе Маргариты Красных Onegin. Место для игры тоже отвоевано у зрителей, призванных в условные господа присяжные по будничному семейному делу — о доведении до самоубийства. Пушкинский Петербург был тоже погружен во мглу, но она была насыщена светоносной энергией. А Кирилл Пискунов, неизменный соавтор всех постановок Александра Агеева, выстроил достоевскую столицу темным, угловатым, страшно бесприютным пространством, в котором трудно дышать и жить. Капли дождя стучат так, что вспоминаешь китайскую пытку водой, на полу раздражающе избыточный хаос — из перевернутых стульев, бутылок, чемоданов. Загроможденная добротной мебелью сцена-земля то и дело уходит из-под ног, срываясь с места на поворотном круге. И слова становятся в сущности единственной опорой герою Леонида Всеволодского в исповеди о жизни и смерти. А наряду с главными героями (Он и Она) третьей в компании является дублерша Анастасии Солдатовой — манекен, распластанный на столе. Он навеял давнее воспоминание: в музее писателя в Петербурге в Кузнечном переулке на стене висит примечательная картинка — сине-зеленый утопленник на столе в мертвецкой, говорят, любимое полотно Достоевского. Мотив кукольного домика, в котором Карабас-Барабас пытался обточить живого человека под свой шаблон, вылезает из всех углов — куклы сыплются из чемоданов, уносятся верх головой под колосники, да под "Куклу с человеческим лицом" группы "Пикник". С куклой-копией — символом детства — актриса не расстается, она более близкое ей существо, чем вполне живой Он.

Федор Михайлович попил много крови тем, кто осмелился тронуть его покой — многочасовые репетиции "с утра до ночера", без грима сорок собственных лет актера тянут на шестьдесят (и освещение ни при чем). У актера Леонида Всеволодского в этом году ровно двадцать лет служения сахалинской сцене, но такой многомерной и сложной роли при всей занятости еще не было. Роль бывшего блестящего офицера, ныне закладчика (это не про наркотики если что, а про заклад имущества — устар.) стала самым длинным соло одного из двух академических "голосов" Чехов-центра. Месяц ушел, чтобы только выучить двадцать страниц текста, который режиссер сопроводил надписью-благословением: "Леня, с божьей помощью!". С нею с артиста слетел наконец незримый, устоявшийся ярлык "поет Леонид Всеволодский". Петь-то он не перестанет ни в каком случае, а вот что стало сюрпризом — что между, условно говоря, "Скажите, девушки" и "Дамским портным" проросло в актере Всеволодском знание подземелья человеческой натуры, свойство вывернуть наизнанку кривокосую душу своего закладчика, да и нашу тоже.

Здесь Достоевский словно написал предысторию процентщицы Алены Ивановны в мужском роде, типа Ален Иванович женился, и началась домашняя война миров и поколений. У героя Всеволодского непростая задача. Несмотря на личное обаяние актера и мощно прорезавшееся умение вочеловечить ничтожность, Он едва ли сможет рассчитывать на "понять, простить" зрителем. Да, тяжелое детство, крушение надежд после изгнания из полка, нищее существование, и тут случай приводит в его унылое логово 16-летнюю сироту. Паук оживляется, потирая лапки, — кушать подано, ибо куда ты денешься с подлодки. В сером человечке со стертым лицом словно сошлись яркие типы русской классики — Иудушка, Карандышев, Лужин и профессор Серебряков, которого жена просила только об одном — помолчи, не зуди. А Он говорит, говорит за двоих и, понимая безнадежность реабилитации в глазах своей жертвы, обращается напрямую к зрительному залу ("сколько слов…" — вздохнет женщина в зале как о своем, наболевшем). Случись обсуждение этого спектакля, благодарные зрительницы порвут героя Всеволодского, как Тузик грелку, за простодушную интонацию при изложении кредо: "Вводя ее в дом, я думал, что ввожу друга... Но я видел ясно, что друга надо было приготовить, доделать и даже победить". И в XIX веке дамы взвились бы до потолка от этого манифеста домашнего насилия, писанного каленым железом, а уж ныне Он, ведущий до последнего камня борьбу за мир-любовь в доме, был бы обречен на общественный приговор по высшей планке.

Фото Чехов-центра

Нет такого термина в системе драматургических жанров, но пусть будет:

— Здесь все уже свершилось невозвратно, и мы лишь реконструируем событие, отматывая пленку назад. Можете считать, что это спектакль в жанре глюка, все происходящее на сцене существует только в сознании моего героя. В голове у нас каких только кошмарных мыслей не случается, до реальности не доходящих. — говорит Леонид Всеволодский. — Он жалок, неприятен, но это человек, которого никогда не любили, изгой вырос и пытается взять реванш за былые унижения. Осознал ли он свою вину в гибели жены? Мне кажется, да. Мне очень дорога мысль, которой Достоевский завершил рассказ: "Люди, любите друг друга!"

Анастасия Солдатова путь к Достоевскому прошла много быстрее своего партнера. За пять лет в ее портфолио вошли крепкие роли — Варя из "Вишневого сада", Варвара из "Грозы". И юбилейный сезон оказался к ней благосклонен: обязательно надо смотреть ее прекрасных и несчастливых женщин — Машу в "Чайке", Татьяну в Onegin. В них уже угадывался контур, каркас "Кроткой". Спектакль, хоть и следует тексту добуквенно, рассказу не равен. Кроткая, говорите? С первого момента на сцене у тоненькой, хрупкой девчонки в бездонных глазищах плещется столько упрямой непокорности, что как-то очень понятно, отчего это бывший офицер пришел в азарт и положил все силы, чтобы разрушить Карфаген. Привести в свою систему координат, сломать "горденькую" (аж зубы ломит от словца), чтобы не смотрела вот эдак дерзко, свысока, даже валяясь у ног, не доводила бы до исступления молчаливым презрением. В изломанных, мучительных отношениях, этих паучьих тенетах так трудно выловить истинное чувство, что некроткая Кроткая предпочтет иной выход — в окно, к Богу.

"Включив" Достоевского, театр обратился к жизни сердца, которая остается самой насущной темой, поглобальнее, чем корабли, бороздящие космические просторы. На "Кроткой" думается: вот ведь находится уйма времени и мыслей на "вскрытие" жизни после смерти, отчего же не ранее, когда все можно переменить? Но кукольный домик превращен в клетку сначала для нее, потом для него. Могучая конструкция из железных труб и плетей, то взвиваясь, то опускаясь, становится визуальной метафорой недостижимости счастья вне свободы и уважения. И почему такая нескладуха получается?

— Потому что все мы разные, — говорит Анастасия Солдатова. — Кроткой муж видит свою жену-девочку, но у нее-то другое мнение. И крах наступил не сразу: и он мечтал о хорошей семье, и у нее были ожидания, но вот не срослись их "системы". Я не о сцене говорю — о жизни, в которой нет правых и виноватых, есть свое "я", которое нужно уметь совместить с другим "я". Сплошь и рядом люди заключают браки, рожают детей, живут вместе и не знают друг друга. Мог быть иной финал у этой истории? Конечно. Если бы люди умели услышать не только себя, но и вторую половину…

На материале семейной драмы актерский тандем взлетел ощутимо вверх по профессиональной лестнице, потому Ф. М. forever, и за Анастасию и Леонида можно только искренне радоваться и другим того везения желать. У режиссера-постановщика Агеева хорошее чувство баланса — это свойство от худрука Агеева. Явление "Кроткой" в Чехов-центре знаменует движение от театра авангардных кунштюков (не к ночи будь помянуты русалки в ванне в "Грозе" Марчелли) — в сторону театра психологического. Где в первую очередь господа актеры на своих плечах выносят тяжкий груз-200 семейной катастрофы, и зрителя классической инсценировки ничто не отвлекает от прилюдного самобичевания, переходящего в саморазоблачение. По части проникновения в бездны человеческие современная драматургия с мужем Анны Григорьевны Сниткиной рядом не стояла.

Для тех зрителей, кому некогда читать, — краткое содержание вышенаписанного: а) "а счастье было так возможно"; б) "ты виноват лишь потому, что хочется мне кушать". У Антона Павловича есть презабавный рассказ "Руководство для желающих жениться", у Федора Михайловича ровно про то же самое, но с темной стороны Луны. И то, и другое для жизни пригодится.

И все-таки — что ж это было?

Чего так хочется и жаль?

Так и не знаю: победила ль?

Так и не знаю: победила ль?

Побеждена ль?

Побеждена ль...

Подписаться на новости