Поручик Мордвинов
Региональное отделение общероссийского общественного движения по увековечению памяти погибших при защите Отечества "Поисковое движение России" в Сахалинской области, продолжает проект, под названием "Листая страницы забытой войны!", в рамках которого публикуются документы, полученные в результате исследовательской работы, включившей в себя серию статей, отчетов и воспоминаний о событиях русско-японской войны 1904-1905 годов на территории области.
Начальник Крильонского отряда поручик Мордвинов, копия донесения начальнику обороны бухт и проливов Южного Сахалина
Начальнику обороны бухт и берегов Южного Сахалина.
Рапорт.
Прибыв 25 апреля 1905 года по секретному предписанию начальника обороны Южного Сахалина за №11 на мыс Крильон с отрядом из 40 человек дружинников при одном унтер-офицере для защиты находящегося там маяка мною тотчас же было преступлено к принятию первоначальных мер обороны мыса и его окрестностей, для чего были произведены работы:
- Исправление телефонной сети по линии Крильон — Урюм.
- Рекогносцировки близь лежащей местности радиусом в 28 верст.
- Уничтожение неприятельских промыслов и кунгасов, как могущих принести пользу японцам.
- Полного ремонта двух шестивесельных шлюпок ввиду неимения на маяке перевозочных средств.
- Обучению людей вверенной мне команды семафорной сигнализации.
- Ознакомление с чтением и набором морских международных сигналов.
- Ежедневных строевых занятий, гребле, управлению парусами и возведению фортификационных построек в виде стрелковых окопов.
Кроме обычных вышеперечисленных работ, мною был совершен с 12 дружинниками 260-верстный переход в селение Мауку для закупки скота по предписанию полковника Арцишевского.
Во время этой экспедиции мною были встречены, неизвестно зачем, прибывшие в числе 12 человек на западный берег Южного Сахалина, вооруженные японцы. После сопротивления последние потеряли на месте убитыми 5 человек, остальные скрылись в тайге и прибрежном камыше. Кунгас неприятеля был нами захвачен и приведен на Крильон.
По прибытии на маяк мне было доложено зауряд-прапорщиком Лаврентьевым нижеследующее: почти ежедневно между берегами острова Iезо и каким то неизвестным пунктом Западного берега Южного Сахалина циркулируют под неприятельским флагом японские шхуны и кунгасы.
8 мая в 5 часов утра на S показалась большая 3-мачтовая шхуна и, подойдя приблизительно на 40-45 кабельтов, остановилась. Не зная намерения шхуны, не имея в распоряжении ни одного кунгаса, я принужден был воспользоваться шлюпкой, на которой и вышел в море, имея на борту пять дружинников и одного матроса 2-й статьи с крейсера "Новик" Ивана Бурова. Подойдя на 1½ кабельтова, я был встречен сильным ружейным огнем и несколькими орудийными выстрелами.
Не имея возможности захватить шхуну с таким малым количеством людей, я был принужден под учащенным огнем, по возможности отстреливаясь, отступать.
Во время этой перестрелки на маяке дружинники и матросы стащили в воду захваченный мною раньше у неприятеля кунгас и в полном составе под начальством старшего унтер-офицера Золотова пошли на выручку меня.
Увидев приближающуюся ко мне помощь, японцы быстро повернули на W и, пройдя мимо моей шлюпки в 30 шагах, быстро стали удаляться по направлению острова Iезо. Во время перестрелки у нас пробита шлюпка в носовой части в двух местах и у дружинника Матвеева сбит пулей штык.
9 мая в 5 часов утра опять была замечена шхуна. Вышедши за нею в море, целый день шел за нею по пятам, но в 6 часов она изменила курс и пошла по направлению в море, куда преследовать я не посмел.
11 мая загнал кунгас в бухту Сони, где неприятель сел на банки и на шлюпках ушел на берег, причем его кунгас не более как через 2 часа был выброшен на берег, где и остался.
13 мая в 6 часов вечера я вышел в море за шхуной, остановившейся на якоре в 5 милях к N от Крильона, но в виду наступившей темноты принужден был остановиться в 1 миле от неприятеля, который, пользуясь предрассветным туманом, скрылся.
Таким же образом неудачно кончились и другие многочисленные попытки захватить неприятельские суда в продолжении целого месяца. Или не имея катера, мы не в состоянии были догнать неприятеля, или же, догнав его, вступали в далеко неравный бой, который кончался нашим отступлением.
24 мая, в 6 часов утра, на S вахтенным был замечен ход маленького кунгаса или шхуны без мачт. Предполагая, что это могут быть или наши дружинники, вынесенные в море из поста Корсаковского, о чем я раньше был уведомлен по телефону, или же японцы каким-нибудь образом случайно попавшие к нашим берегам и нуждающиеся в помощи, во всяком случае, я, собрав команду, вышел в море и благодаря очень свежему ветру вскоре догнал в восьми верстах от берега, уносимый тем же ветром в море кунгас. Часть оказавшихся там дружинников пересадил на свой кунгас, переместив на их место людей своего отряда, и отправившись обратно, к 4 часам полудни прибыл благополучно на Крильон.
Положение спасенных дружинников было ужасное: четверо суток без пищи и без пресной воды, следствием чего было обморочное состояние большей половины спасенных. Один из них на следующий день от истощения сил умер и был похоронен с подобающими воинскому званию почестями.
После вышеперечисленных неудачных попыток захвата хотя бы одного неприятельского судна, слыша все более и более возрастающую злобу своего отряда на собственное бессилие, не будучи в состоянии переносить дерзких выходок японцев, позволяющих себе беспрепятственно проходить в 5-7 кабельтовах от нашего берега и даже ночевать в виду нас около мыса Сони.
Зная, что кругом нас кишит измена, видя айносов, явно стоящих за нашего неприятеля, убедившись в двусмысленном поведении некоторых поселенцев, которые, живя на западном берегу Сахалина, вели торговлю с японцами, наконец, будучи обвинен полковником Арцишевским в ничегонеделании и этим самым косвенно обидев свой отряд, мною было решено напасть на неприятеля в самом его гнезде, находящемся на острове Монероне.
Как уже было выше доложено, все неприятельские суда шли обыкновенно на N и от бухты Сони, или продолжая идти прямо приставали к какой-нибудь деревне аинов, или же изменяли курс на NW, т.е. держали на единственный по этому курсу встречный остров Монерон, лежащий в 90 милях от Крильона.
10 июня, собрав вверенный мне отряд и объявив о предполагаемой мною рекогносцировке, разъяснив всю трудность перехода, многочисленность опасностей, вероятность боя с неприятелем в значительной степени превысящем нас и, наконец, упомянув о долге службы, приступил к выбору охотников — каковых нашел 24 человека.
На следующий день 11 июня, снарядив кунгас к плаванию, запасшись патронами, запасными ружьями, пресной водой и провизией, взяв с собой компас, — две подзорных трубы, лишние якоря, уголь и буксиры, вышел при сильном О, имея на борту 25 человек, считая в том числе 1 фельдшера и самого себя. В 7 часов утра поднялся туман, и я принужден был идти по компасу, в 10 часов утра туман рассеялся, но берегов Сахалина уже не было видно.
По причине сильного волнения кунгас расшатало, и появилась течь, которая безостановочно была выкачиваема. К 12 часам дня мы подошли к Южному мысу Монерона и, обогнув его, стали входить в единственную на всем восточном берегу этого острова бухту. Едва мы показались из-за мыса, как увидели громадное количество японцев, которые в беспорядке стояли на берегу, и в это же время показалась 3-мачтовая шхуна. Входя далее в бухту, мы увидели несколько десятков разнородных судов как мелкого, так и крупного строения.
Попав таким образом в ловушку, нам оставалось только как можно скорее выброситься на берег. Положение было критическое: сзади разыгравшийся шторм, впереди буруны и неизвестный нам проход в бухту. Кое-как пробравшись между валунами, мы успели буквально выброситься на берег в расстоянии одной версты от японцев, которые, как видно, не двигались с места, ожидая наших дальнейших действий.
Не имея возможности раздроблять и без того маленький отряд, я оставил кунгас без защиты и только захватил оттуда патроны, компас и зрительную трубу.
Отдав распоряжение половине отряда идти по береговому хребту, сам пошел по самому берегу по колено в воде, пользуясь защитой громадного утеса из-за которого меня не было видно. Пройдя шагов 200, я услышал сильную перестрелку и тотчас же поднялся на соединение с верхним отрядом. Тут я увидел, что у неприятеля полная паника и только человек 30 японцев залегли впереди нас и усиленно обстреливают наш верхний отряд. Увидев нас, и эти последние защитники бросились в бегство, направляясь вглубь острова. Спустившись ниже, мы захватили трех мирных жителей и объяснили им, чтобы они ничего не боялись. В то же время приказал объявить остальным японцам о прекращении огня под угрозой смерти, что и было быстро исполнено: лишь изредка слышались отдельные выстрелы, не причинявшие нам никакого вреда.
Спустившись вниз к промыслу, я занял один из больших сараев и послал за старшим и переводчиком, которые вскоре явились, и на мое предложение выдали все имеющиеся ружья, револьверы и патроны и кроме того, дали обещание не пытаться делать нам что-либо дурное, — выразили полное согласие и вскоре после обыска я захватил 18 ружей, из которых была одна наша винтовка и две берданки.
В 7 часов вечера, не рискуя остаться на острове, я вышел в море и ночевал в одной миле от берега. Утром на следующий день, по случаю шторма, мне пришлось высадиться обратно на берег, где, приняв меры предосторожности, расположился бивуаком. Неожиданно в 5 часов вечера на правом фланге с высоты раздался выстрел и, спустя несколько секунд послышалась стрельба сначала залпами, потом пачками. Приняв надлежащий порядок, я увидел, что наш отряд с трех сторон окружен врагом и что задача его, как видно, скорее заставить нас обратиться в бегство по единственному открытому для нас пути, т.е. морю. Сознавая, что отступление на кунгасе для нас будет гибелью в виду шторма с одной стороны и огня с другой, мною было решено ни в каком случае не отступать, а драться до последнего человека. В это время у меня убили на правом фланге двух нижних чинов: дружинников Сергея Егорчука и фельдшера Степана Иванова, а через десять минут был сильно ранен дружинник Василий Михеев. Видя, что дальнейшая перестрелка, а также сильное смущение моего отряда при виде ручных гранат, в изобилии бросаемых японцами, только может повести к полнейшему уничтожению моего отряда, мною решено было начать атаку левой высоты, занятой неприятелем, что было сейчас же исполнено. Но едва мы подошли на расстояние 200 шагов, как неприятель обратился в бегство, оставляя занятую им ранее позицию. Обезопасив себя на некоторое время, я послал часть дружинников захватить самый лучший кунгас и необходимые принадлежности, и в то же самое время сам приступил к уничтожению промысла и остальных шхун и кунгасов. В 7 часов вечера, предав все огню, поспешно вышел в море под одиночными выстрелами неприятеля. W ветер трое суток мешал нам подойти к мысу Крильон, и 16 июня мы бросили якорь у мыса "Витязь" близ речки Наяси, в 32 верстах от маяка. В 6 часов утра при свежем S нами был замечен вблизи берега на воде кунгас. Подойдя к нему, мы увидели, что кунгас прочно уселся на подводный камень и при начинавшемся отливе грозит переломиться пополам. Подойдя к нему, мы сняли 8 человек мужчин, 6 женщин и 10 человек маленьких детей, оказавшихся поселенцами и пробирающимися в Александровский пост. Отдав им маленький кунгас и два якоря, рису, чаю, табаку, немного спирту, и, дав необходимые указания, разъехались. Во время этого дружинник Непомнящий, высаживая с опасностью для жизни девочку, упал в воду, и хотя оба и были вытащены сейчас же, но Непомнящий при падении получил вывих ключицы.
17 июня по случаю полного безветрия мы должны были стоять на месте. В 6 часов вечера с N была замечена большая 3-мачтовая шхуна, идущая прямо на нас. Дав ей возможность подойти на расстояние 800 шагов, я дал один залп под нос шхуне, этим самым предлагая ей сдаться, но в ответ тотчас же получил такой же. Обрубив якорь, я стал подходить к ней ближе беспрерывно ее обстреливая, подойдя на расстояние 300 шагов, я должен был прекратить огонь в виду сильной ответной стрельбы. По прошествии 5-6 минут удачным одиночным выстрелом дружинника Ильи Пономарева был тяжело ранен рулевой у неприятеля, после чего все японцы бросились в воду и, поспешно усевшись в шлюпку в количестве 11 человек, стали удаляться к сахалинскому берегу, пользуясь своей же шхуной как прикрытием.
Захватив шхуну и одного тяжело раненого пленного, я осмотрел шхуну, на которой оказался груз, состоящий из риса, спирта, пива, щелка и ситца, как видно предназначенных для торговли с жителями западного побережья Южного Сахалина.
Разделив вверенный мне отряд на две части, я одну пересадил на шхуну, где и остался сам.
18 июня в 5 часов вечера на S опять показался кунгас, который после 10 минутного боя спустил флаг и сдал 9 ружей и 6 человек пленных, в том числе одного Аинца из селения Тобуса на Южн. Сахалине.
19 июня в 4 ч. вечера из мыса Сони вышла 2-мачтовая шхуна и выдержав сильную перестрелку ушла в море, но расстоянии 25-30 кабельтов дала сильный крен и минут через 15 скрылась, что дает полнейшее основание предполагать, что она потонула. У нас легко ранен дружинник Семен Пономарев. Шхуна дала сильную течь, что заставило меня перевести пленных на кунгас.
20-го июня мною послано донесение в пост Корсаковский о случившемся, с просьбой выслать катер для отбуксирования взятых в плен судов и того же числа захватил маленький кунгас с двумя японцами и одним Аинцем, которые пытаясь уйти, — бросили в море какой то пакет, а при обыске выдали литографированные карты всего западного побережья и несколько рекогносцировочных кроки рек "Наяси" и "Ту-найро".
22, 24 и 27 последовательно были захвачены 3 больших кунгаса, из них один сдался добровольно, причем все пленные, как не оказавшие вооруженного нападения, были выпущены на свободу с достаточным запасом провианта. Наконец, в 11 часов утра я получил приказание от Вашего Благородия сжечь все забранное и скорее отправиться на Крильон.
Лично присутствуя при сожжении, я отпустил японцев, дав им провизию на 5 дней, а шхуну, кунгасы и шлюпки сжег, причем шхуну взорвало неизвестно по какой причине, думаю, что там был запас патронов, который был спрятан в трюм.
29 числа прибыл на маяк, ночью по дороге вывихнув сильно ногу, был донесен на плечах около четырех верст.
Придя на маяк, я застал мрачную картину: смотритель маяка, донельзя напугав команду, собрался бросить маяк и со своими матросами бежать на север, предварительно приготовив кунгас. Ободрив насколько было можно свою команду и матросов, внушил им неблаговидность их поступка, сделав все зависящее от меня для встречи могущего высадиться неприятеля, я до некоторой степени поднял дух вверенного мне отряда.
Утром в 4 часа мне было доложено, что на N показались суда, приближающиеся к маяку. В 5 часов было ясно видно два японских крейсера и 8 миноносцев, из которых четыре подошли севернее маяка в 3½ милях, а остальные, остановившись в 10 кабельтовах, окрыли по нас сильный артиллерийский огонь, отвечать на который я не имел возможности.
Сознавая неминуемую гибель и полную невозможность защищаться, щадя жизнь молодцов дружинников, имея предписание на случай неудачи спешить на соединение с отрядом Капитана Даирского, я приказал под гром орудий пропеть молитву и Русский гимн, в полном порядке начал отступать с присоединившимися матросами маяка. У меня составился отряд из 1 унт-офицера, 2 матросов и 42 дружинников. Что это было за отступление, знает только один Бог: отсутствие провианта, тайга или непролазный камыш, горные водопады и полная невозможность выхода на берега. Едва мы показывались на берег, как усматривали японские миноноски, все время циркулирующие.
На 7-й день прибыли в селение Петропавловск, где были встречены Капитаном Даирским. Из семи дней отступления мы 3 суток ничего не ели и, наконец, подходя к сел. Благословенному, убили встретившуюся нам лошадь, которой и подкрепили себя. Во время отступления, вследствие того, что у меня в отряде были дружинники, имеющие более 50 лет каждый, кроме того, были три случая больных куриной слепотой и, наконец, отсутствия хорошей обуви, заставило меня потерять 8 дружинников отсталыми.
Придя в селение Петропавловск и отдохнув, я по приказанию Капитана Даирского двинулся вместе с ним вверх по реке Лютоге в тайгу и расположился бивуаком, где и сдал людей вышеназванному Капитану, сам же остался младшим офицером у него. Мы стояли в тайге, не предпринимая никаких наступательных движений и только изредка посылая одиночных людей на разведку. Охотники, возвращаясь обратно, не приносили никаких сведений, кроме весьма сбивчивых показаний относительно сдачи всего гарнизона Южного Сахалина.
Неизвестность положения, недостаток многих продуктов, ежеминутное ожидание неприятеля, холод, непрерывные дожди, а главное, не совсем уместное отношение Капитана Даирского к вверенному отряду, — все это вместе взятое вызвало ропот у всей дружины.
Дело в том, что Капитан Даирский, будучи сам татарин и исповедуя магометанскую религию, приблизил к себе всех татар своего отряда, образовав из них особый взвод, дозволял им некоторые отступления от устава и явно отдавая им предпочтение, все это, конечно, не могло не вызвать известного неудовольствия большей части его отряда, состоявшей преимущественно из русских.
26 июля, 2 и 3 взводы обратились ко мне с просьбой предложить Капитану Даирскому отпустить их на рекогносцировку.
Доложив Капитану Даирскому желание нижних чинов, я получил ответ, который привожу дословно: "Я не могу отпустить вас в виду того, что думаю продержаться в тайге еще месяца два или три. По всей вероятности скоро будет заключен мир, а так как, не предпринимая военных действий, мы не потеряем ни одного убитым и сохраним в целости наш отряд, то японцы не будут иметь право сказать, что они заняли Южный Сахалин".
На следующий день он велел мне собрать дружину и вызвать охотников идти и напасть на главную квартиру японских сахалинских войск, находящуюся в селении Владимировке. Приступив к выбору охотников, я увидел, что из 180 человек 150 выразили полнейшую готовность идти в бой. Доложив об этом Капитану Даирскому, я получил приказание взять с собой только 40 человек и еще раз опросил, нет ли в отряде слабых, которым Капитан Даирский хотел дать пропуск к японским властям с просьбой дать им помещение в военном госпитале. После предложений вызвалось 32 человека, у которых тотчас же было отнято оружие, выдано на 3 дня провианта, и отправлены в селение Троицкое.
На следующий же день я отправился вниз по Лютоге, взяв с собой провизии на 10 дней.
Уходя, я получил нижеследующие инструкции: напасть ночью на Владимировку, сделать все что только можно к большему урону неприятельского отряда. Двигаться через дальнюю лесную просеку по направлению к маяку и, дойдя до Лютоги, или ждать Капитана Даирского, или самому искать спасения, двигаясь на Северный Сахалин.
При сем прилагаю последнюю инструкцию, полученную мною от Капитана Даирского: "Пленных не добивать. Красный крест не трогать, иностранных агентов узнавать по красным нашивкам. Да хранит вас Бог".
30 июля в 8 часов вечера, подкрадываясь к селению Благословенная, наш дозор захватил двух всадников, оказавшихся запасным нижним чином Иосифом Торганским и девицей села Пороантомари Просковьей Титовой. Первый имел на рукаве красный крест. На допросе выяснилось, что оба они везут письмо от начальника штаба японской армии к Капитану Даирскому с предложением сдаться. Распечатав письмо, я прочел следующее:
Многоуважаемый Капитан Даирский, уведомляю вас, что полковник Артишевский со своим гарнизоном сдался и уже отправлен в Японию. Нас много, вы один, думаю, что вы как человек благоразумный не станете понапрасну проливать кровь и губить ни в чем неповинных людей. Сдавайтесь и приходите к нам, я вас приму с надлежащим почетом. Жду вашего ответа до 6 часов 1 августа.
Подполковник Фукабори.
За начальника штаба: Драгоман Миамура.
Прочитав это письмо, я ответил нижеследующее:
Стыдно предлагать подобные вещи, удивляюсь вам как офицеру и моему собрату по оружию.
Поручик Мордвинов.
После того, переночевав в селении Словеня и убив лошадей переговорщиков, а Торганскому приказав оставаться в течении двух дней в вышеназванном селении, мы отправились дальше к деревне Троицкой, но не доходя до неё двух верст, наткнулись на табун лошадей, которых гнали два японских солдата. Убив одного из них, мы не посмели идти дальше ввиду тревоги, которую по всей вероятности произвели наши выстрелы, а главное 2 ускакавший японец, почему мы, углубившись в тайгу, два дня жили на берегу реки Сусуй.
3 августа дружинник Братышев с 4 другими дружинниками напал на часовых в деревне Мищелевке и выстрелами убил двух японцев.
5 дружинник Генералов с 7 дружинниками напали на неприятельский обоз у голого мыса и положили на месте 10 человек конвойных японских солдат.
7, окружив ночью транспорт, убили двух солдат и одного офицера.
Наконец, я решил напасть на Владимировку, тем более что все силы и артиллерия неприятеля ушла в Дубки, и 9 числа вышел опять ночью на дорогу, но оказалось, что я ошибся и вышел к Елани, где японцев не оказалось, но зато от еланского старосты я узнал, что на дороге к Владимировке у Косого Мыса стоит японская застава из 40 человек пехоты и нескольких кавалеристов. На Хомутовке же есть около 100 японских солдат.
Рассчитывая, что в ночное время неприятельская сотня равняется нашим 40 человекам, мной было решено напасть на Хомутовку, тем более, что у нас провизии, купленной в Петропавловске, уже не было и нужно каким бы то ни было путем ее достать.
Переночевав в тайге, всего в полуверсте от дороги, ночью 10 числа я напал на Хомутовку. При входе в Хомутовку нами было обнаружено, что вход в названное селение охраняется цепью постов. Остановив отряд, мною были посланы дружинники Братылев и Сергеев с целью срезать двух часовых по возможности без выстрела, что и было исполнено, хотя не в точности: японцы открыли секрет и начали огонь. С криком "Ура" мы бросились вперед и, овладев караульным помещением, перебили помещающийся там караул. Ночь, отсутствие сведений о численности врага, настроение отряда в отрицательном смысле помешали продолжать наступление, в этот же момент растерявшиеся японцы воспрянули духом, построили батальон и открыли стрельбу вдоль улицы, сильно нам вредивший. Когда же наши, вопреки приказания, стали стрелять и этим обнаружили себя, то огонь противника оказался настолько сильным, что почти никого из окружающих меня не осталось. Больше по привычке, чем по необходимости, подавать команду "смелей в толпу собраться у Косого моста, близь старого места" — я между домами пробрался в лес. Все это время со стороны японцев велся непрерывный огонь пачками. Добравшись до первого пня, я установленным свистом стал собирать свой отряд. На призыв явилось 17 человек, из них помню только Генералова, Матвеева, Непомнящего и т.д. На моих глазах убиты Перерединов, Талалаев, Бромышев. Последний, упал, предварительно сразив трех японцев.
В 4 часа утра мы двинулись назад, думая добраться до Лютоги. Не имея определенного плана дальнейших действий, слицевал маленький отряд — из них 3 раненых, находясь без пищи почти 3 суток, и главное, чувствуя себя отрезанным от всего мира, я и мой отряд решились на последнее средство: пробраться к Капитану Гротто-Слепиковскому, не зная, что тот отряд давно рассеян, перебит, и что сам начальник отряда убит.
12 августа рано утром, несмотря на больную ногу, 3 раза вывихивавшуюся и от сильной ходьбы образовавшееся "бубо" я пошел по направлению к Хомутовке, с целью ночью пересечь названную дорогу, и держась направления на О, добраться до Охотского моря. 12 вечером у меня осталось только 4 человека, т.к. раненые отстали и кроме того, от истощения свалились еще трое: видя неминуемую гибель, я не мог оставаться с ними и отдавать последние 5-6 сухарей и сало от консервов, сохранявшееся для ружей.
13 на рассвете, перебегая через дорогу, мы наткнулись на отряд японцев и после двух залпов с обеих сторон были захвачены в плен. У нас убито 3, у них 4-5. Меня, ввиду того, что я сильно хромал, посадили на плечо, а дружинника Чертова связали и повели в Хутощевку, где после опроса его прокололи штыком, а меня отправили под сильным конвоем /12 челов./ во Владимировку. Представили меня начальнику штаба японской армии полковнику Фукабори, который в начале с оружием под угрозой смерти допрашивал меня о делах на Сахалине, но ничего не добившись, сразу переменил обращение и на чистом русском языке поблагодарил меня, как товарища и коллегу, поставив меня на ряду с морским офицером, который, по его словам, был героем Сахалина. После этого, предложив мне завтрак, отправил в помещение лазарета, откуда по прошествии нескольких дней я был переведен в японский город Ямагато.
Не вдаваясь в подробности доношу, что вся неудачная кампания обороны Южного Сахалина не зависела от самих обороняющихся. Превосходство сил противника, их боевая подготовка, снаряжение, полное довольствие и необращение нашим начальством, внимая на то, что было необходимо для успеха действий партизанских отрядов, погубили мой маленький отряд, Гротто-Слепиковского и Даирского. Сами дружинники были не причем, много было и у них отдельных подвигов, по истине геройских, и почти все они заслужили прощение перед людьми и Богом. Вечная память Пономареву, Сергееву, Братинцеву, последний, на 67 году защищал тот уголок Русской земли, где в течении 20 с лишним лет он был лишенным всего, даже прав человека.
Вечная память Генералову, который не так же, как все, по 3-4 дня плясал и этим ободрял отряд. Кроме того, во всех стычках участвовал первым.
В общем если и были недочеты, то они искупились смертью всего отряда.
Поручикъ Мордвиновъ, прикомандирован к Иркутскому военно-окружному суду в качестве защитника (РГАВМФ ф.763, о.1, д.268).