Дмитрий Титов: и на Марсе станет тесновато
Сегодня Дмитрий Вячеславович Титов — научный руководитель планетного проекта "Марс-экспресс" в Европейском космическом агентстве (ЕКА, Нордвейк, Нидерланды). Но он до сих пор страстно влюблён в Дальний Восток, так как ещё будучи студентом и аспирантом Московского физико-технического института, а затем уже работая в Институте космических исследований, немало потрудился в геологических экспедициях на Курилах — на Итурупе, Кунашире, Парамушире — и на Камчатке под руководством известного учёного-минералога и одного из первооткрывателей минерала сульфида рения на вулкане Кудрявом (Итуруп) Владимира Сергеевича Знаменского (напомню, что кроме него ещё в списке первооткрывателей: учёные-геологи Сергей Ткаченко, Михаил Коржинский и вулканолог Генрих Штейнберг). Кстати, в краеведческом музее Курильска есть мемориальный уголок, посвящённый этому неутомимому исследователю Сахалина, Курил и Камчатки.
Встретившись недавно с Дмитрием Вячеславовичем в Москве, я попросил его не только поделиться личными воспоминаниями о прошлых романтических "полях", но и рассказать нашим читателям о своей сегодняшней работе в космических исследованиях.
Добавлю, наша встреча не была случайной, ещё в 1985 году весь полевой сезон мы вместе с Титовым проработали в экспедиции Знаменского на Камчатке.
— Дмитрий Вячеславович, что послужило толчком к вашей любви к геологическим экспедициям?
— Моё увлечение полевой геологией началось с детства, благодаря близким друзьям нашей семьи. Мы нередко ходили друг к другу в гости. В их квартире стоял старинный, ещё дореволюционных времён, но достаточно крепкий шкаф, который был предметом моих вожделений, так как в нём за стеклом находилась шикарная коллекция минералов. Где-то лет с десяти я частенько прилипал носом к этому стеклу, при этом допытывая её владельцев, мол, откуда у вас такие красивые камни. Оказалось, хозяйка — профессиональный геолог, а минералы были ею привезены из экспедиций. Я тут же не преминул выяснить, что это за работа? И тётя Мила, так я её называл и называю сейчас, поведала о романтике геологии, когда люди едут в экспедиции, собирают камни, а вечером, уставшие, поют песни у костра. Я чутко внимал рассказам тёти Милы и восхищался: "Какая красота! А где можно научиться такому делу?". В ответ услышал: "Если хочешь посвятить геологии всю свою жизнь, то нужно учиться в университете, либо в другом вузе, где есть геологоразведочный факультет. А если достаточно романтики, то каждое лето для проведения экспедиционных работ необходимы рабочие. Они носят в маршрутах рюкзаки, копают шурфы, готовят на привалах пищу и выполняют ещё ряд других работ, зачастую очень нелёгких". Я был согласен на всё и попросил геологиню помочь устроиться на лето в какую-нибудь полевую экспедицию. Она пообещала, так как знала, что я способен не только костёр развести, а мог палатку поставить и ещё многое другое: наши семьи часто ходили в совместные походы. К тому же она имела давних знакомых в МГУ. К моей радости, тётя Мила слово сдержала, и в 14 лет я попал в первую для себя настоящую полевую экспедицию. Вы понимаете, чтобы несовершеннолетнего мальчишку взять на работу, моему экспедиционному шефу из Московского университета понадобилось сильно исхитриться и обойти кучу формальных препятствий. Но ему это удалось!
Мое первое "поле" проходило в 1973 году поначалу в чудесных горах Азербайджана, где было всё: пение цикад, вкус винограда и шашлыка и шум горных речек. После такой акклиматизации наша группа попала в глиняную пустыню с колючками под Шемахой. Это был эксперимент на выживание: дикая жара около +40 градусов, абсолютное отсутствие тени и постоянный недостаток воды. Думал в первые дни, передвигаясь под лучами палящего солнца, что расстанусь с жизнью. Однако выжил. Перенесённые испытания пошли на пользу: здоровья прибавилось, приобрёл прекрасную спортивную форму, что и проявилось на школьных соревнованиях.
Поступив в физико-технический институт, продолжал ездить летом в "поле". Кроме того, несколько моих одногруппников были тоже настоящими фанатами путешествий, используя любые возможности для этого: одни, как и я, устраивались на сезон в геологические экспедиции, другие — в составе стройотрядов попадали в интересные для них регионы нашей страны. В частности, Казахстан и Приморье были "обжиты" студентами физтеха. И я однажды попал на стройки в Приморье. Но признаюсь, радости особой не испытал, хоть и стал лучшим бетонщиком Приморья: в стройотрядах обычно только работаешь по 12 часов и больше ничего не видишь. Разве что на выходных куда-либо выберешься. А в "поле" ты работаешь… туристом, так как даже при тяжёлом труде ежедневно узнаешь что-то новое.
Познание родной страны вживую повышало самооценку. В 1978 году я впервые попал на Камчатку. Остались потрясающие впечатления! А мой друг Максим в это лето работал в Сибири на Подкаменной Тунгуске. И вот мы встретились поделиться тем, что повидали. Приведу его слова: "Я приехал в Москву с ощущением победителя — побывал в такой глухомани! Комаров-кровососов с гигантским хоботом кормил! А Митя (это обо мне) скромно делится, что на Камчаточку съездил, по вулканам ходил. У меня всё настроение упало, так как считал, что это я герой. А тут человек по огнедышащим горам лазил"... Мы до сих пор с ним в большой дружбе, хотя судьба развела нас на разные концы Земли. Он тоже учёный, работает в Новом Орлеане, а заканчивал физтех по специальности океанология. Если мы работали на космос, по сути, на закрытую фирму, по теме: космические спускаемые аппараты, то есть имели форму допуска к возможным секретам. И могли путешествовать только по СССР, а группа океанологии существовала, как вольное сообщество, потому что, начиная с третьего курса, её питомцы ходили в кругосветные путешествия на морских судах Академии наук СССР. Из рейса они прибывали (улыбаясь) настоящими пижонами в недоступных тогда для простого обывателя заграничных джинсах.
От Института геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии (ИГЕМ РАН — авт.) я впервые поехал в экспедицию с Анатолием Даниловичем Слукиным. Замечательно поработали на золотых месторождениях в Якутии, на Алдане.
— Когда и кто вас привёл на Курильские острова?
— В этом же институте познакомился с известным учёным-геологом Владимиром Сергеевичем Знаменским. Его авторитет, притяжение и внутренняя сила оказались очень мощными. Я на него смотрел снизу вверх и многому научился — очень цельный, сильный и целеустремлённый был человек. Как говорится: "гвозди бы делать из этих людей, в мире бы не было крепче гвоздей". Благодаря ему в 1981 году попал на Курилы, точнее на Итуруп. Мы только что поженились с моей первой супругой Ниной, и мне очень хотелось ей показать романтику геологии. Она согласилась, совершенно не представляя, что это такое — медовый месяц на Итурупе. Но перед этим я упросил Владимира Сергеевича взять нас вместе. Как я теперь понимаю, что такой просьбой я сильно напряг своего полевого начальника: ему гораздо лучше было взять крепкого парня, готового к любой маршрутной работе, чем субтильную девчушку из профессорской семьи.
На остров попали мы не на самолёте — не смогли достать билетов. А вот на теплоход, идущий из Корсакова на Итуруп, нас взяли, так как Знаменский знал, наверное, всех капитанов Охотского моря. И к нему они относились с огромным уважением. Правда, кают первого класса нам не досталось — все уже были заняты, но сухое место выделили, где мы на своих спальниках и разместились. После вселения нас попарили в капитанской сауне, после которой пригласили к накрытому столу. Даже немного выпили и пообщались с капитаном. И тут Владимир Сергеевич проговорился, мол, в нашей кампании находятся молодожёны. Нас с женой все стали поздравлять, а капитан озаботился нашим устройством на ночь. В итоге он нас поселил в медчасть, где стояли две кушетки для процедур. Признаюсь, спали мы беспокойно, так как дрожь работающего судового дизеля передавалась склянкам, стоящим в шкафчиках, и нам поневоле пришлось слушать всю ночь стеклянный перезвон, а примерно в три часа ночи некто ломился к нам и настойчиво просил дать ему спирта. Такая вот запоминающая ночь на корабле, идущем в Курильск!
После высадки на берег нам понадобилось доставить всё наше полевое имущество из Курильска на склон вулкана Баранского. Помогли гидрогеологи, выделив трактор и железные сани, на которых мы почти с комфортом прибыли к подножию вулкана. Затем мы весь день переносили в рюкзаках весом более 30 кг наше добро к месту лагеря, к самому предвершинью, откуда до кратера подъём занимал менее часа. Наломались так, что к концу дня ноги дрожали от усталости. Но мы, молодёжь, не ныли, видя, что другие члены отряда, постарше нас, несли не меньший груз, если не больший.
На Баранском отработали больше месяца. Но мне хорошо запомнился первый день после установки лагеря на вулкане. Утром, после завтрака, Владимир Сергеевич сказал Нине: "Мы с ребятами пошли в маршрут, а вы остаётесь на хозяйстве. Прошу к шести часам вечера приготовить на всех ужин". Моя жена — молодец, — не дрогнув, согласилась. И вечером нас ждал вполне съедобный полевой ужин. И только когда мы с супругой вернулись в Москву, я узнал, что Нина на Баранском впервые в жизни разжигала костёр. Три часа упорно пыталась разжечь сырой стланик. И, конечно, впервые в жизни готовила на костре пищу. Пришлось извиниться за моё опрометчивое решение: взять неподготовленную городскую девушку в непростые полевые условия.
Однако моей юной супруге и мне, конечно, очень понравился не только вулкан, но и его замечательные окрестности. Нельзя забыть речку Кипящую: её русло в холодное утро всегда обволакивалось паром от горячей воды. А какое множество парящих источников в истоках ручья Старозаводского! Поражало своими парогазовыми выбросами и верхнее фумарольное поле вулкана. С его вершины прекрасно просматривалась большая часть острова, вулкан Иван Грозный, Охотское море и бескрайний Тихий океан!
Однако, несмотря на все красоты, мы не забывали, по настоянию Владимира Сергеевича, об ипритке. Мы узнали от него, какими страшными свойствами обладает эта лиана. Поэтому ходили по бамбукам и лесам Итурупа осторожно, чтобы не быть покрытыми болезненными волдырями.
На Кунашире мы работали на вулкане Головнина и в кальдере Головнина. Отбирали, как и везде, образцы пород, пробы горячих вод и фумарольных газов. Нам всем, включая Владимира Сергеевича, нравилось купаться в озере Горячем. Кожа после купания становилась шелковистой. Когда забирались на борт кальдеры, то с нескрываемым интересом всматривались в контуры расположившегося за Кунаширским проливом японского острова Хоккайдо. Мы в то время были советские люди, а тут Япония — недосягаемое "забугорье" — в каких-то 15-20 километрах от нас. В радиальных маршрутах оценили старые японские тропы, по которым было весьма комфортно ходить. Особенно они нас выручали в непролазных бамбуках и при подъёмах на хребты или вершины. Причём тропы эти были так разумно проложены, и совсем не ощущалось, что ты уже преодолел серьёзную высоту.
Как-то со Знаменским мы шли маршрутом по охотскому побережью. Море сильно постаралось нас удивить и повыбрасывало всё, что было в его волнах, начиная от разноцветных сетей, кончая поплавками и разношёрстными, недоступными тогда для многих советских граждан кроссовками. А мы собирали бутылки для водных проб. Да, мы взяли с собой из Москвы много пластиковых, но их обычно не хватало. Тут я заметил лежащую на отливе интересную по форме бутылку. Читаю надпись по-английски: "Сантори-Виски". Почти полная. Думаю, что это вода, отворачиваю пробку и начинаю выливать. Но запахло спиртным. Оказалось, настоящий виски. На ближайшем привале мы с видом на Хоккайдо и пригубили замечательный напиток. В это же поле на Кунашире мы отметили 40-летие Знаменского. Ради этого события он привёз из Москвы бутылку превосходного коньяка. Опустевшая тара тоже пошла в дело науки. Ну, а ради праздника наш шеф зажёг даже фальшфейер.
На Парамушире экспедиция во главе с Знаменским находилась очень недолго. Почему-то в период нашего пребывания на острове случилась крайне промозглая погода. Мы смогли всего дважды из Северо-Курильска подняться на вулкан Эбеко, но очень мало поработали на вершине из-за шквального ветра и непрерывных снежных зарядов.
— И на Камчатку Вас пригласил Знаменский…
— Да. Когда Владимир Сергеевич в 1985 году предложил поехать в составе его группы вновь на Дальний Восток, на Камчатку, то я с огромной радостью ухватился за это фантастическое предложение. Находясь ещё в самолёте, я ощущал уже себя на просторах громадного полуострова, в эйфории живой природы. Так оно и произошло: подъёмы на вулканы, горячие источники, когда в их водах прямо на твоих глазах высаживаются кристаллы серы или при слиянии двух ручьёв выпадают изумительные осадки, то есть происходят мгновенные химические реакции. Такие деяния живой природы покоряют совершенно любого человека. Вот маршруты, особенно поначалу, давались тяжело. Но впечатления от Камчатки стоили несравненно больше, даже десятидневная вынужденная голодовка — ели только ягоды и в день по одной маленькой рыбке, пойманной в реке Шумной, — их не испортила (задержка вертолёта). Только перечисление тех замечательных и незабываемых мест, которые мы посетили и обследовали, вызовет зависть у любого туриста: вулканы Карымский, Кихпиныч, Бурлящий (Большой Семячик), Малый Семячик, Мутновский, извергающийся Горелый, кальдера Узон. Почти две недели жили в удивительной Долине гейзеров. А с каким адреналином внутри проходили для забора проб воды и газов малоизвестную и опасную Долину смерти!
Наша группа состояла из десяти человек — девять москвичей и один курильчанин. Хочется всех назвать: шеф Владимир Сергеевич Знаменский, Надежда Николаевна Кудрявцева, Юнната Долинина, Владимир Астафьев, фотограф Анатолий Самолюк, Константин Левин, Андрей Очкин, Александр Галеев, Сергей Кошемчук и я — Дмитрий Титов. Особенно хочу сказать о Надежде Николаевне, удивительном и сильном человеке, супруге нашего "Знама", которая поддерживала его во всем и в Москве, и в нелегких полевых условиях. Мы до сих пор сохраняем с ней теплые и дружеские отношения. Ну и, конечно, просто подарком было то, что мне удалось найти вас, Анатолий, благодаря всезнающему Интернету и встретиться спустя почти 35 лет после камчатской экспедиции, посидеть и вспомнить былое.
— Но вы так и не связали свою жизнь с геологией…
— Геология была моей первой любовью. А повзрослев, я понял, что она вызвана любовью к походам. И, можно сказать, изменил геологии, сочтя выбранный вуз — физтех — и космические исследования интереснее. После окончания физтеха я попал теперь уже в космические "экспедиции" — Институт космических исследований (ИКИ РАН). Причём в сфере моих интересов оказались космические аппараты, посылаемые к Венере и Марсу. Замечу, что знание геологии мне и сегодня помогает в работе. Орбитальный аппарат ЕКА "Марс-экспресс", научным руководителем которого я являюсь, уже почти 16 лет крутится вокруг Марса. Помимо прочего, он присылает потрясающие фотографии Красной планеты с разрешением порядка 10 метров. Зная, как геология работает на Земле, мы, рассматривая марсианские фото, легче находим аналогии и понимаем строение изучаемой планеты. Когда я читаю научно-популярные лекции, то всегда рассказываю, что начинал с полевых работ на Земле, а теперь занимаюсь планетологией.
— Дмитрий Вячеславович, нельзя ли поподробнее о своей космической работе?
— Сначала занимался советскими "Венерами", которые совершили исторические посадки на поверхность нашей горячей соседки. Как ни странно прозвучит, то, что было сделано в Советском Союзе в 1970-1980 годах, до сих пор вызывает огромное уважение во всем мире. Даже для американцев посадка на поверхность Венеры представляется сложнейшей задачей. А тогда Советский Союз каждые полтора-два года (с учётом баллистических возможностей запуска) посылал по два спутника, которые садились на поверхность "утренней звезды", исследовали атмосферу, снимали панорамы и зондировали поверхность. "Венера-15" и "Венера-16" вышли на орбиту планеты и провели уникальные спектрометрические исследования. Мне посчастливилось работать с переданной "Венерами" информацией. Затем отправили экспедицию "Фобос", уже к Марсу, в которой я участвовал в нескольких экспериментах. Она была непродолжительной, так как космические аппараты по разным причинам вышли из строя. Тем не менее за несколько месяцев их работы мы приняли большой объём интересной информации.
После развала СССР вся российская наука, как и страна, попала в тяжёлую финансовую ситуацию. Стало понятно, что стране уже не до исследований Марса, но аппарат "Марс-96", запуск которого несколько раз откладывали, всё-таки готовили к отправке, теперь уже силами новой России. Это был невероятно большой научный проект. На спутнике было установлено около 20 уникальных научных приборов. В проекте участвовали учёные не только России, но и Западной Европы, и США. Отменить его значило бы не только плохо поступить по отношению к российской науке, но и нарушить международные соглашения. Россия понимала это и старалась вытянуть данную программу из финансовой трясины. И, в конце концов, вытянула: запуск произошёл в ноябре 1996 года. Однако случился сбой при запуске: космический аппарат вывели на околоземную орбиту, но не сработал разгонный блок, который должен был вывести спутник на межпланетную траекторию к Марсу. Есть предположение, что после нескольких витков аппарат рухнул в Тихий океан. А с ним погиб не только многоплановый проект, к великому сожалению, приостановилась в развитии вся российская планетная наука. Следующим лишь в 2011 году запустили "Фобос-грунт", но и с ним, увы, случилась та же неудача.
Для Европы гибель "Марса-96" явилась толчком к появлению собственной марсианской программы. Европейские учёные потеряли с "Марсом-96" очень много интересных экспериментов, в которых были задействованы научные лаборатории Германии, Франции, Италии и других стран, поэтому они обратились в своё космическое агентство (ЕКА) с предложением: давайте построим свой спутник и поставим на него те же приборы, что стояли на "Марсе-96": как правило, производится дублирующее оборудование: одно стоит на спутнике, другое остаётся в лаборатории. Это необходимо на случай какой-либо неисправности прибора на аппарате, чтобы смоделировать её на лабораторном экземпляре. Европейское космическое агентство отнеслось с пониманием к просьбе учёных и решило возобновить данный проект под названием "Марс-экспресс". В самом деле, это быстрый проект, так как аппаратура для экспериментов уже была готова примерно на 70 процентов. Космический аппарат создали, используя опыт и отдельные компоненты "Розетты" — автоматической межпланетной станции, предназначенной для исследования кометы Чурюмова-Герасименко (космический аппарат "Розетта" был разработан и изготовлен Европейским космическим агентством, запущен 2 марта 2004 — "Википедия"). По сути, "Марс-экспресс" является реинкарнацией "Марса-96". Российские учёные в новом проекте — полноправные участники. "Марс-экспресс" был запущен в конце 2003 года российской ракетой "Союз" с космодрома Байконур. Для этой цели была создана российско-европейская компания, существующая до сих пор и осуществляющая запуски европейских космических аппаратов с Байконура.
Мне довелось поработать как с российским "Марс-96", так и участвовать в экспериментах "Марс-экспресс", а последние пять лет являюсь научным руководителем и координатором данного проекта. Поэтому для меня возвращение к этому проекту было очень значимо. Добавлю, что "Марс-экспресс" уже более 16 лет успешно работает на марсианской орбите.
— Можно ли поподробнее рассказать о результатах работы марсианского спутника, полетавшего в космосе столь длительный срок?
— "Марс-экспресс" — первый европейский марсианский аппарат. Научная аппаратура, установленная на его борту, позволяет исследовать многие аспекты физики Марса: от геологии до планетной плазмы, где происходит взаимодействие солнечного ветра с атмосферой. Данный спутник является "разведчиком" Красной планеты. В 1990-х годах американцы тоже запустили несколько аппаратов к Марсу, и до сих пор ещё часть из них собирает информацию. "Марс-экспресс" получил подробную картину поверхности Марса с помощью фотосъёмки. Причём фотографии делаются под разными углами, что позволяет получать объёмные изображения и реконструировать топографию поверхности. Например, можно определить глубину каньона или высоту вулкана, оценить взаимоотношения между геологическими структурами и многое другое. Наш аппарат отснял уже 80 процентов марсианской поверхности с разрешением 10-15 метров. С таким разрешением пока не работает ни один из существующих аппаратов и ни один из планируемых. Американские спутники имеют высокое разрешение — около 30 см, но без нашего контекста нельзя понять, где находится этот маленький участок, что вокруг него и что там происходит. Такое картирование планеты с разным разрешением революционизировало наше понимание геологии и истории Марса. Например, мы увидели, что на поверхности Марса в далеком прошлом существовала жидкая вода, в каких местах текли реки, интенсивность и сбросы этих рек, когда были периоды вулканической активности и как вели себя ледники и многое другое.
— В разных информационных источниках говорится, что когда-то на Марсе кипела жизнь?
— Это главный вопрос, который ученые задают Марсу. Обычно жизнь связана с наличием жидкой воды. Исследования поверхности с орбиты в разных спектральных диапазонах с помощью картирующих спектрометров позволили нам понять, где, например, лежат просто малоинтересные базальты и лавы, а где находятся измененные породы, например, гипс, сульфаты или гематит, который на земле образуется в термальных (горячих — авт.) источниках. Если с орбиты видишь скопления каких-то гидратов, то понимаешь, что там присутствовала вода и происходили изменения поверхности планеты в течение миллионов лет и, возможно, могла зародиться жизнь. Такая информация формирует понимание эволюции Марса и его климата. Когда-то текущие реки и очень мощные (катастрофичные) потоки воды образовали столь гигантские русла, со сбросом воды в десятки раз большим, чем наша Амазонка; они при этом ещё смывали добрую половину огромных плато. Хочется разобраться: откуда взялось неимоверное количество воды: то ли из глубин Марса, то ли от удара метеоритов вскрывались какие-то подповерхностные источники, как, например, мерзлота.
Сегодня мы можем датировать вышеназванные события. Датировка происходит по популяции метеоритных кратеров. Для этого учёные составили возрастные диаграммы, откалиброванные по Луне, возраст которых мы знаем из анализа проб лунного грунта. Поскольку соседние небесные тела нашей Солнечной системы бомбардировались метеоритами примерно в одно и то же время, то мы считаем, что, например, вот эта геологическая формация на Марсе имеет такой-то возраст, а соседняя — на 20 миллионов лет моложе, потому что там поменьше кратеров. Возвратимся к руслам рек и катастрофическим потокам: мы видим, что они образовались 4-3,5 млрд лет назад, а Марс — 4,5 млрд лет назад, также как и Земля. Но что было на Земле 3,5 млрд назад? Известно, что тогда образовались первые одноклеточные бактерии, то есть первые зачатки жизни. Если предположить, что жизнь — это естественное продолжение неорганической эволюции материи, то мы увидим, что жизнь появилась на Земле, как только перестали падать на нашу планету метеориты, которые расплавляли и превращали её в океан лавы. Когда весь космический мусор-материал упал на Землю и всё успокоилось, остыло, тут же появились одноклеточные бактерии и начали развиваться. Далее возник фотосинтез, и стал меняться состав атмосферы и так далее, так и далее. Можно сказать, если жизнь — естественное развитие, то у нас нет оснований считать, что на Марсе она была невозможна. Значит, нужно смотреть породы, образовавшиеся на нём 3,5 млрд лет назад.
В США создана долгосрочная программа исследования Марса, состоящая из серии проектов и спутников. Поначалу учёные смотрели за поведением воды, сейчас — за факторами обитаемости: присутствие минералов, химических элементов, доступность энергии. Следующий этап — найти какие-то свидетельства палеожизни. Кстати, в конце прошлого века учёные нашли на Земле некоторое количество метеоритов марсианского происхождения. Проанализировав их с помощью электронных микроскопов, в одном из них нашли структуры, которые могут быть интерпретированы как окаменелые первичные бактерии. Но есть среди исследователей и скептики, приводящие свои контрдоводы. Будущее покажет, за кем правда.
— Дмитрий Вячеславович, несколько слов о вашем сегодняшнем месте работы.
— Наш огромный центр космических исследований и технологий Европейского космического агентства находится в Нидерландах, рядом с городом Нордвейк. В нём осуществляется планирование, разработка и менеджмент научных проектов, тестирование спутников и т. д. Для этой деятельности собрано со всей Европы немало весьма грамотных инженеров, но гораздо меньше учёных, так как в центре больше инженерной работы, чем научной. Всего занято около 2,5 тысячи человек. Руководство в основном занимается научным управлением и координацией проектов. Дело в том, что космическая наука делается в основном командами учёных в лабораториях и университетах стран-участниц. Существует в Европе ещё несколько центров ЕКА, подобных голландскому, но с другими задачами, например, центр управления космическими полётами в Дармштадте (Германия), под Мадридом — научный астрономический центр, в котором происходит координация всех программ различных наблюдений, приборов и проектов. Другие центры ЕКА находятся в Великобритании и Италии.
— Затрону больную для России тему: в 1990-е годы прошлого века из России выехали тысячи молодых учёных. Как вы считаете, это был для них вынужденный шаг?
— На физтехе училось много хорошо знакомых мне ребят, и, заканчивая вуз в те тяжёлые годы, все прекрасно понимали, что дальше выбор небольшой: либо ты едешь за границу и занимаешься делом, ради которого учился (выпускники физтеха всегда высоко котировались на Западе, и было реально продолжить учёбу в аспирантуре серьёзного западного университета), либо ты говоришь: "Прощай, наука!" и занимаешься в России каким-то бизнесом или банковским делом. У меня есть друг, немного моложе меня, который после окончания физтеха, занимался менеджменством угольных компаний в Кузбассе, потом — дальневосточных пароходств. Это очень серьёзный и честный управленец. Сейчас я называю его (улыбаясь) олигарх. При встречах нам интересно общаться: ему хочется знать, чем я занимаюсь, а мне — как развивается в России бизнес.
Да, тогда многие уехали из страны. Я к тому времени уже достиг некоего положения в науке: защитил кандидатскую диссертацию, был участником нескольких международных проектов. У нас в ИКИ были на стадии осуществления интересные проекты, на которые мы очень надеялись, в частности "Марс-96", поэтому я трудился "на всю катушку". Но когда "Марс-96" упал, стало очевидным, что повтора этого проекта в России уже не будет, так как финансирование всей марсианской программы ухнуло в небытие. Нам осталось только надеяться, что, возможно, повторение её будет в Европе. У меня уже были предложения и приглашения в институт аэрономии Общества Макса Планка (немецкой Академии наук) работать именно по моей тематике с данными марсианских аппаратов НАСА.
В 1980-1990-х годах выжить и содержать семью на аспирантскую и даже институтскую зарплату было практически невозможно. Поэтому обычным делом в научной среде стала вторая работа. Еще со студенческих времен я, как и многие мои однокурсники, работал дворником: содержание страны в чистоте — задача государственной важности! Мы воспринимали подметание территории или уборку снега как хорошо оплачиваемую физзарядку. Помимо денег, эта работа давала совершенно иное "измерение" жизни. Порой доходило до курьёзов: уборку придомовой территории нужно было успеть сделать до основной работы, то есть с пяти до восьми часов утра. Но случалось так, что подходил инженер коммунальщиков и предупреждал, что нужно поработать подольше, ещё и на уборке чердаков. А я ему в ответ возражал: "Извините, сегодня не могу, так как у меня заседание учёного совета". Каково ему было слышать такое возражение от своего дворника?
Да, нечто подобное происходило у многих ребят из физтеха. Но лично у меня, помимо "интеллектуального" совмещения с дворничеством, после перестройки нашлась ещё подработка в турагенствах. Однажды вышел на фирму, которая занималась приёмом и сопровождением туристов из Германии и Швейцарии. Моя задача — на своей машине встретить гостей в аэропорту, поселить в гостиницу. На следующий день повозить их по Москве, показать Красную площадь, Кремль и рассказать всякие истории. Знания английского языка было вполне достаточно для общения. Позже, прожив в Германии 12 лет, выучил ещё и немецкий язык. Сейчас с супругой учим голландский, хотя это и не нужно, так как голландцы все великолепно говорят и по-английски, и по-немецки. Но продолжу: эта подработка нравилась. Во время общения выяснялось, насколько по-разному иностранцы воспринимали Россию, русских, коммунистов и все происходящие изменения в нашей стране.
Затем мы с несколькими ребятами из института организовали маленькую репетиторскую фирму. Мы готовили школьников к поступлению в вузы, преимущественно по математике и физике. Я не считаю это время потерянным, так как появлялся преподавательский опыт. Оказалось, что работа педагогом отнюдь не самая простая и недостаточно знать самому, а надо уметь еще и объяснить. Нередко видел, что объяснение вроде для тебя очень понятно, а у детей глаза пустые — им не интересно или они не понимают.
Но в совсем скудные времена трудился "бомбилой", то есть на своей машине работал таксистом. После основной деятельности в Институте космических исследований, поужинав, целуешь дочку и супругу и поехал на всю ночь. В самом деле, трудясь "извозчиком", зарабатывал в разы больше, чем в институте. Утром приезжал домой с полными карманами денег.
А вообще, в 1980-1990-х годах, на мой взгляд, возникла парадоксальная ситуация. Научно-техническая интеллигенция наиболее активно поддержала демократические перемены в стране, но стала одной из первых жертв нового капиталистического строя, при котором все определяется деньгами, а финансирование науки не было среди основных приоритетов в России.
— Об экспедиционной романтике пришлось забыть?
— Не совсем, ездить в поля продолжал, но получалось это гораздо реже. Любопытно, что в это время мы с моим другом Максимом — океанологом — решились съездить в поле на Дальний Восток. Попали в Комсомольск-на-Амуре, затем в посёлок Иннокентьевка, тоже на Амуре, и занимались рутиной: днём перебирали вынутый из геологических скважин керн, а вечерами скучали от безделья, задрав ноги, в вагончике. Тут наш шеф, местный геолог Сергей Корольченко, прослышал, что под его началом работают два аспиранта физтеха. И он пришёл к нам с предложением, мол, у меня есть знакомые и друзья, чьи дети учатся заочно в московских и других вузах и не всегда могут решить ваши дурацкие задачки, а что если вы их порешаете? Мы радостно ответили: "Конечно, приноси, чем маяться от скуки, займёмся любимым делом". И к нам пошёл поток домашних заданий, которые мы с Максимом лузгали, как семечки. И были все довольны! Но далее Сергей развил бизнес-идею: не совсем хорошо, что вы работаете "за бесплатно", и стал брать со студентов бутылки со спиртным. В результате в одну сторону от нас потекли знания, а в нашу сторону — водка и самогон, причём столько, что складывали спиртное штабелем. Мы с Максимом до сих пор вспоминаем с улыбкой такой неожиданный "бизнес".
— Дмитрий Вячеславович, знаю, что и вы, в конце концов, покинули родную страну…
— К большому сожалению, меня тоже можно отнести к так называемой "утечке мозгов". Мой переезд в 1998 году по приглашению в Европу в первую очередь связан с марсианским проектом. Учёные России и Европы в постперестроечные годы хорошо знали друг друга. Совместно проводили конференции, симпозиумы, обменивались своими данными. Мы были коллегами и друзьями. Наше сотрудничество начало складываться ещё до перестройки. И это при том, что в Советском Союзе космос был закрытой сферой, в которой повсюду имелись свои секреты. В 1984 году СССР запустил два космических аппарата "Вега" (от слов "Венера" и "Галлей"). Руководителем этого проекта был наш директор (ИКИ — авт.) академик Роальд Зиннурович Сагдеев, считавший, что открытость и сотрудничество в таких исследованиях пойдёт только на пользу делу. При нём начался обмен учёными. Помню, какой случился в нашем институте наплыв иностранных учёных и наших академиков, когда советские космические аппараты "Вега" осуществляли встречу с кометой Галлея. Причём передача данных происходила в реальном времени. Следует сказать, что на "Вегах" находилось большое количество иностранного научного оборудования. До сих пор учёные США, Германии, Франции и других стран с огромной благодарностью вспоминают, что Советский Союз ставил их приборы на борт своих космических станций. Ведь в то время СССР был практически на одном из первых мест в мировой космонавтике, а Европа, образно говоря, в этой сфере ещё "ходила пешком под стол", так как у неё не было главного — своих ракетоносителей для запуска спутников. И то, что мы им предлагали создать научную аппаратуру и установить её практически бесплатно на наш спутник, — это такой подарок! Сейчас подобная акция стоит сотни миллионов евро. А тогда такое сотрудничество проводилось по принципу так называемого "безвалютного обмена": ваш прибор летит на нашем спутнике, и мы вместе обрабатываем полученную информацию. В самом деле, академики Роальд Зиннурович Сагдеев, Михаил Яковлевич Маров (руководитель венерианских проектов) и мой непосредственный шеф, руководитель отдела планетных исследований в ИКИ Василий Иванович Мороз, сделали всё, чтобы открыть нашу космическую науку мировому научному сообществу. А совместно решать сложнейшие задачи, стоящие перед мировой космонавтикой, всегда легче.
— Дмитрий Вячеславович, на ваш взгляд, теперь уже со стороны, как сегодня себя чувствует российская наука?
— Из общения с российскими учёными, в частности директором ИКИ академиком Львом Зелёным и его заместителем членом-корреспондентом РАН Олегом Кораблёвым, а в 80-е годы 20 века мы были молодые учёные и состояли в Совете молодых учёных, можно сделать оптимистичный вывод: ситуация в российской науке сегодня гораздо лучше, чем в прошлом. Государство выделяет необходимое финансирование на проекты и приличную зарплату. В институт приходит молодёжь: теперь её "не сдувает" ветром перемен на Запад. Конечно, ещё многое нужно сделать, чтобы возродить былой статус нашей науки. Есть лаборатории, которые достигли значимых научных результатов, их хорошо знают и ценят учёные во всем мире, но есть и затухающие, державшиеся на плаву только благодаря старикам, но не подпитанные молодыми силами, скорее всего, такие лаборатории погибнут с уходом стариков.
Что хотелось бы изменить в нашей науке, естественно, в лучшую сторону? Я теперь могу об этом говорить с уверенностью, так как знаю, как делаются крупные космические проекты в Европе и как это делается у нас, в России, до сих пор. Мне кажется, главное различие в управлении ими. Европа переняла отчасти американский стиль, когда проводится чёткое планирование и неуклонное исполнение всех этапов проекта, начиная с эскизных проектов, когда учёные и инженеры обсуждают и делают оценки и расчеты, и кончая сборкой и запуском космических аппаратов. Повторюсь, там, на Западе, исполнение всех этапов чётко прописано с конкретными сроками и критериями. Без закрытия каждого этапа, то есть без оценки определённым комитетом, состоящим из высоко квалифицированных научных и инженерных экспертов, а не из чиновников, коим можно повесить любую "лапшу на уши", дело не идет дальше. В России сегодня экспертное сообщество ещё не очень развито по известным всем обстоятельствам: многие старые учёные в силу разных причин (болезни и т. д.) уже покинули институты, зрелые — покинули вообще страну, а молодёжь ещё нужно учить и учить, поэтому и произошёл провал почти в целое поколение, который и ощущается. К тому же, похоже, до сих пор не появилась российская модель менеджмента. Скажу, западная модель управления и выполнения проектов — гибкая и достаточно разумная. Например, если на определённом этапе видно, что проект выходит из запланированных бюджетных рамок, то тут же принимается решение об изменении каких-либо задач проекта, либо вовсе о его закрытии. Кроме того, в проекте четко определена ответственность каждого исполнителя — нельзя сослаться на коллективную ответственность. Речь не идёт о слепом копировании западной модели, так как у каждой страны есть свои особенности, но будет неплохо для российской науки, если что-то будет перениматься для оптимизации её процессов. В России до сих пор могут быть, мягко говоря, различные несогласованности, приводящие к огромным финансовым и материальным потерям.
Мне доводится много общаться по работе с китайскими учёными: как известно, Китай находится сейчас на подъёме в экономике. Интересно наблюдать, каким образом Китай развивает свою науку. Во-первых, страна не жалеет денег на образование, поэтому их педагоги стараются хорошо учить детей. Во-вторых, гигантские деньги вливаются в саму науку и современные технологии. Строятся научные центры, университеты и научные институты: посещая их, я видел, что они оснащены современным научным оборудованием. Нельзя не сказать, что в годы культурной революции и позже многие китайцы тоже покинули свою страну. Немало китайцев до сих пор работают в Силиконовой долине США. Но сейчас пошёл обратный процесс: китайцы возвращаются на родину. По возвращении они получают не только хорошую зарплату, позволяющую им без проблем содержать свои семьи, и, что более важно, получают возможности создавать научные лаборатории, институты, разрабатывать научные проекты. Это здорово, так как они привозят опыт развитых стран и хороший "вирус" западных технологий. Например, одному моему китайскому коллеге, который поработал в ведущих научных центрах Европы, предложили создать целый планетный институт с научным коллективом из 120 сотрудников. Это политика государства, стремящегося выйти в мировые лидеры. В России или в Европе мы бьёмся, чтобы найти деньги на одного аспиранта или научного сотрудника, который поработал бы у нас два года. Но ведь Россию нельзя назвать бедной страной — деньги в ней имеются немалые! Да, частично Россия пытается что-то делать в этом направлении, например, в ИКИ работают зарубежные специалисты, получившие президентские гранты — это либо учёный с Запада, либо бывший советский учёный с именем, уехавший и отработавший долго в США, а теперь вернулся на несколько лет и возглавил лабораторию. Он пестует молодых учёных и студентов, работает в тесном сотрудничестве с нашими лабораториями. И оба привносят в российский институт западные технологии и западный стиль работы. Считаю этот путь плодотворным. Видимо, нужно более активно приглашать в Россию зарубежных учёных, в особенности российского происхождения.
— В Москву не тянет? Известно, что вас многое связывает со столицей.
— С Москвой научные контакты по-прежнему сохраняются, так как в ИКИ есть несколько сильных групп научных сотрудников западного уровня. Они заняты как в "Марс-экспрессе", так и в других европейских проектах. Кроме того, в столице у нас с супругой проживают самые близкие родные (мамы и дочери), с которыми мы всегда рады видеться, ну и, конечно, много друзей. Москву мы любим, хотя она стала уже совсем другой. Порой устаёшь от неё, так как темп жизни в ней совершенно безумный: приезжаешь на неделю по делам, а ещё нужно всех родных посетить, сходить в музей или театр и хоть немного посидеть с друзьями.
— Какие прорывы нужно ждать в будущем — речь идёт о Марсе?
— Летом 2020 года к Марсу полетит, надеюсь, без задержек, российско-европейский марсоход "ЭкзоМарс". Место посадки определено в одной из долин, где когда-то сливались огромные реки. Марсоходу предстоит пробурить несколько скважин в осадочных породах на глубину до двух метров. Изъятый керн будет исследоваться тут же на марсоходе, на котором установят чувствительные приборы: фотокамеры, спектрометры, химические анализаторы. Ожидаем, что удастся достать окаменелости — свидетельства палеожизни. Это первый этап работы.
Также в 2020 году стартует американский марсоход "Марс-2020". Его задачей будет — поползать по планете с отбором проб в нужных местах. Пробы задокументируют и оставят на выбранной площадке, чтобы через лет пять за ними прилетел другой марсоход, который возьмёт данные образцы пород и положит в стартующую с Марса ракету, которая соединится с орбитальным аппаратом, а тот уже с ценным грузом направится к Земле. Учёное сообщество считает, что если удастся доставить грунт с Марса на Землю и проанализировать его в лабораторных условиях, то это будет скачок в исследовании Красной планеты на целый порядок, так как чувствительность и точность стационарной научной аппаратуры в земных лабораториях гораздо выше, чем установленной на спутниках. Такова стратегия исследований Марса на следующие 10 лет.
Добавлю к сказанному: будущий год наиболее благоприятен для запуска спутников на Марс. В это время планета проходит рядом с Землёй: такое "баллистическое окно" случается примерно один раз в два года. Поэтому в 2020 году к Марсу ещё должен полететь первый межпланетный аппарат Объединенных Арабских Эмиратов — "Надежда". Таким образом, ОАЭ будут отмечать 50-летие образования своей страны. Запуск спутника делается для того, чтобы заявить, что приоритетом развития страны являются высокие технологии, а не только добыча и продажа нефти. Китай тоже не хочет отставать, и намерен запустить свой спутник и марсоход. Как видим, на Марсе станет тесновато.
— Дмитрий, вы большую часть своей жизни связаны с наукой, космосом. Вопрос отчасти неожиданный: вы верующий человек?
— Да, я православный. В Гааге, где мы живем, посещаю прекрасный православный храм Святой Равноапостольной Марии Магдалины. Этот на вид маленький и неприметный храм представляет огромную культурную и историческую ценность. После войны с Наполеоном образовалось королевство Нидерландов. Анна Павловна — дочь императора Павла I и сестра царствовавшего в то время в России императора Александра I, вышла замуж за наследного принца, будущего короля Вильгельма II. Будучи королевой Нидерландов, Анна Павловна много сделала для страны, в которой её до сих пор помнят и чтут. На севере Голландии даже есть небольшой городок Анна Павловна. Так вот, наша церковь в Гааге берет начало от семейной или домовой церкви Анны Павловны. Вся церковная утварь — бывшая собственность королевы: она привезла её с собой из России. Даже священника взяла с собой. Добавлю, что я имею честь быть старостой этого храма. С супругой Алёной мы обвенчаны. Настоятель храма — замечательный отец Никон из семьи белоэмигрантов. Семья его выехала ещё в 20-е годы прошлого века в Париж. Батюшка считает себя казаком и любит вольные казацкие песни. Он служит в нашей церкви около 30 лет.
— А есть ещё желание побывать на Курилах и Камчатке?
— Огромное! Хочется посмотреть, насколько изменилась жизнь на островах. И окунуться в природу. В Сибири ещё не бывал. Из ваших рассказов понял, что даже рядом с Красноярском есть удивительные места, например, скальный заповедник "Столбы".
— Большое спасибо, Дмитрий, за искренние ответы.
— И вам спасибо за нашу встречу.
Фото из архивов Дмитрия Титова и автора.