Герда и Барни
Утро 20 мая 2021 г. Вдвоём с И. Самариным выезжаем на север. К полудню на р. Туманную съехались вся наша группа (кроме Андрея): Виктор с Евгением на грузовичке и Максим с Михаилом на легковой. Эти четверо — "Команда-05". Уже много лет работают конкретно по пятому году, по Русско-японской войне 1904‑1905 годов. По заключительным сахалинским эпизодам.
А здесь на Туманной лагерь экспедиции "Дальневосточный фронт", наши коллеги-поисковики по Второй мировой. 35 волонтёров из 18 регионов России. Чувствуется организационная мощь. Ведь они приехали сюда только вчера — и вот поляна обжита. Работа кипит, у Артёма (А. Бандура) не забалуешь.
Повар угостил нас компотом. Стоим, ждём Андрея. Вот с юга летит самолёт, гул сильный.
Это не самолёт! Из поворота выезжает знаменитая машина. Гудят об асфальт протекторы-"зубы", машина хорошо знакома всем джиперам Сахалина. И всему личному составу УГИБДД Сахалинской области.
С Андреем две овчарки, Герда и Барни.
Герда — скромная женщина, даже пугливая, ведь вокруг много незнакомых людей. После машины бегает в стороне, разминается. Барни — "свой парень", машет хвостом, лезет ко всем. Рад даже мне, незнакомому.
— Они не кусаются, оба. — говорит мне Андрей.
***
Барни по прозвищу "Маньяк", "Палкин"… У него много кличек, и все в тему "палка". Самая удачная — "Бумеранг", ведь Барни всегда возвращается. Вот и сейчас девушка-волонтёр стала играть с ним, бросила палку — и Барни сбегал, быстро нашёл и вернулся. Девушка рада, смеётся, кидает. Барни возвращается уже раз десятый.
Ей надоело, палочная эстафета переходит ко мне. Кидаю раз 5, надоело.
— Виктор, возьми палку, кинь.
— Нет-нет! — решительно отказывается он. — Я через это прошёл, я наперёд знаю, что будет.
Никто не хочет кидать, и Барни настойчиво тычет в меня палку. Пришлось прятаться в машину и пережидать, когда он уйдёт.
Андрей потом рассказал, как возил отдыхать на море большую группу иностранцев. Все были в восторге от дружелюбной овчарки, поэтому Барни потратил много времени, чтобы до них наконец-то дошло, что происходит.
Ближе к обеду все измочаленные и уставшие сидели по скалам. Барни с палкой в зубах бегал внизу от скалы до скалы. Пора было ехать домой, но никто не хотел спускаться первым.
Вышка Зорге
Все у Артёма собрались, можно ехать нам дальше. На север, потом запад. Скорость у всех разная, поэтому опять стартуем раздельно, встретимся у радиомачты.
Вот мачта на трассе Тымовское — Александровск- Сахалинский. Наш джип подъезжает к разрушенному административному зданию.
Сталинка довоенная. Это сразу видно по кострищу во дворе. Единственное место на Сахалине, где в кострах жгут паркет.
Денег вложено много, строили зеки, курировал секретный объект сам Лаврентий Берия. На закате существования радиоцентра работники предлагали Игорю взять в музей его портрет. Тогда не взял, сейчас жалеет.
Есть версия, через вышки передавал депеши в Москву Рихард Зорге. Может, легенда, может, нет. Никто точно не знает.
Походили с Игорем по этажам, поискали, попинали ботинками мусор под ногами, ничего для музея не выпнули…
Потом Игорь повёл меня к поваленной мачте. Суть: здесь было две радиоантенны. Одну ещё раньше свалили на металлолом. Жители Александровска-Сахалинского возмутились и отстояли вторую мачту. Вот мы к первой и пошли. Игорь никогда не видел таких огромных изоляторов, на которых стояла поваленная.
Изоляторы нашли, полюбовались (мощь страны советской!), но целых не нашли, к сожалению. Все расколотое.
А второй, целой сталинской мачте скоро сто лет! Стоит как новенькая, оттяжки без ржавчины. Не колыхнётся от ветра, навечно вверх устремлена, как на старте ракета Гагарина. Память народная!
Ветер стихает, и только сверху свисающий металлический трос чуть слышно трогает мачту:
— Дон… — звук вечный, погребальный.
Позже, уже этим летом я с сожалением узнал, что вторая историческая мачта повторила судьбу первой, пошла на металлолом. Что ж, надо быть последовательным, и "раз пошла такая пьянка — режь последний огурец". Чтобы закончить с туристическими объектами северной столицы, жителям Александровска- Сахалинского осталось доломать маяк Жонкиер и сделать что-нибудь нехорошее со скалами Три Брата и домиком Чехова.
"Не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе"
— Дон — тихо трос трогает мачту. — Хам… Дан… Нам…
Мачта хочет что-то сказать мне. Что-то из довоенного? Или уже знает свою судьбу, скоро сломают…
— Жалуешься на современных хамов, да?
Пытаюсь вслушаться, разгадать. Уже много лет пытаюсь простить Сталину 37‑38-й — и никак не прощу.
— Хам, Дан, Нам… — Нет прощенья.
На 16 километре трассы Тымовское — Александровск стоит памятник политическим репрессиям на Сахалине. Поставлен после откровений 90-х годов, когда "у всех вдруг открылись глаза!" Потом призакрылись, у государства другие задачи, "вставание с колен", уже встали.
А напротив памятника, на реке Пиленге находится самое страшное место на острове. Там в совхозе Пограничник проходили казни. Людей перед смертью держали в свиных клетях.
По-хорошему, в бывшем совхозе надо делать мемориал, как на озере Тунайча отряду Гротто-Слепиковского.
Не нужно массово и затратно, как наши поисковики работают на Харамитогах по сорок пятому году. Как по всей России работают по ВОВ. Там понятно: нас в войну хотели часть уничтожить, часть в рабов превратить. Поэтому работа по ВОВ всегда будет на первом месте.
Репрессии 37‑38-го — дело не военное, не прямое выживание государства и нас, его потомков. Оно гражданское, скорее.
Поэтому достаточно небольшой группы граждан. Как у Виктора единомышленники по 1905 году, по проигранной войне. Там костяк человек 5‑6, не больше — а работают уже много лет. Без денег от государства и в личное время, по выходным экспедиции делают. По сопкам ищут, в архивах копают… "Все в тельняшках", все преданные конкретно "Тема 5".
Нужно такое движение и в направлении тридцать седьмого-восьмого. Без истерики: "Вот! Лучших убили!" и давления стариков на современное общество молодых. А потом и "Деньги давай!"… Всегда всё деньгами заканчивается…
Денег дать можно, немного. Ведь мы живём "здесь и сейчас", на это и надо тратить деньги государству. И на будущее. На прошлое много не надо, так думаю.
Аналогично как "Родительский день". Один день в году. Надо обязательно отдать его прошлому, без этого никак. Раз в год пришёл на могилку, в "прошлом" порядок навёл. А потом весь год занимаешься настоящим и будущим, собой и детьми…
Сейчас "Движение 37‑38" нет, ноль. Отдельные энтузиасты. А ведь даже в нашей маленькой группе из шести человек есть один, у которого расстреляли здесь деда.
Скоро 100 лет по ямам лежат земляки, без Христа и креста. Мимо ям сырых ходить 16 лет осталось нам совести.
Верхний Армудан
От радиоцентра переехали к развалинам посёлка Верхний Армудан, он рядом.
Пока я на бывшем огороде извлекал из земли черемшу — Игорь в трёхстах метрах от меня находит сокровище. В завалах избы только краешек сокровища виден. Лебёдкой от машины растащил в стороны упавшие стены — и вот она, кровать!
Почти целая. Довоенная, скорее всего: на медных заклёпках. Игорь очень доволен. В будущей экспозиции будет шконкой зека, строителя секретной армуданской стройки №20. На багажник джипа кровать не засунуть, Виктор с Евгением уложили в грузовичок.
Русские окопы
Вечереет, пора ночевать. Переезжаем к селу Палево и на поляне разбиваем бивак.
Потом "Команда-05" ведет меня с Игорем на палевские позиции японской войны, они рядом.
Недавно их обнаружили, через архивы. По крокам сначала облазили дальние склоны. Пал-во, перевод: Горное Селение. С третьей попытки нашли, недалеко, рядом с федералкой оказались окопы русские.
Хорошо сохранились среди кустов кедрового стланика и живо напомнили мне наш велопробег в Китай "Сахалин — Порт-Артур" в 2005 году. Там на горе Высокой мы заночевали в яме от блиндажа, и тоже русские окопы везде, только лес был южный, орех.
Игорь хотел сделать план, но гармин свой он не взял, а мой мы не сумели настроить.
Эпоха перемен
На Высокой тоже было тихо, как здесь. Заплывшие временем позиции, раны проигранной войны. Сахалинский 1905 год, середина июля. Трагическое отступление наших войск.
Ополченцы, регулярные, партизанские группы… Конные, пешие. Одни отряды устали от марша и спят у дороги в лесу, другие занимают подготовленные позиции и уже через сутки их покидают без боя. Вдруг стрельба ночью, паника, вместо японцев своих постреляли. С утра опять бредут пыльным трактом на юг.
Жизнь русская катилась на острове в пропасть. Казалось, хуже каторги что может быть? Оказывается, может. Долина заполнена отчаявшимися людьми, махнувшими на себя рукой. Впереди плен.
А потом…
Потом: через 12 лет революция 1917-го, в двадцатом году на севере опять японская оккупация. Через 5 лет японцы уходят, но приходят чекисты, расстрелы 37‑38-го.
Через 3 года война на западе, у нас на востоке тяжёлая жизнь "Всё для фронта! Всё для победы!" В сорок пятом обоюдные русско-японские жертвы на Харамитогах, и на юге японское население будет уверено, что наступил конец света. Ещё через 7 на север пойдут под конвоем колонны угрюмых, исхудалых людей. Строить мост на материк.
А раньше всего была каторга.
Да, советские историки нас не обманывали, Сахалин — остров Страданий. Долго был им, только период страданий чутка надо сдвинуть. Нивхи и айны, японцы и русские… Всем горя досталось, всем выпала лиха, отцам и дедам.
А у моего поколения в минусе лишь одна Перестройка. Скоро 70 лет, как мы счастливые дети хрущёвской Оттепели, брежневского Застоя, путинского Покоя. Нам повезло. "Нет ничего хуже, чем жить в эпоху перемен", Конфуций.
Ночёвка
Отварили картошку с черемшой, стол с закусками….
Вечер в командной палатке выдался болтливый и интересный. Ведь собрались люди, которые минимум пару слов могут сказать буквально про каждое место на Сахалине. Про речку, мыс, залив… Из истории, про бывший посёлок… Обязательно что-то всплывает из памяти. Длинный вечер бесконечно приятных и интересных разговоров.
Напитки на столе убавляются, с каждым часом речи отрывистей, громче.
— Видишь: шпилька стоит. Это значит, снаряд не подготовлен был к взрыву. Не сам он взорвался. Его наши взорвали, когда отступали…
— Барни хозяйственный, помогает во двор кур загонять. Герда двух петухов сожрала…
— Нашли там три черепа. Человеческих, айнских. По углам могилы мечи, согнуты под углом, гарды от них…
Мгновенно вспыхивают корректные споры — и вот проигравший, как благородный человек, честно признаёт свою ошибку, наливает.
Под конец у костра осталось их двое, Игорь и Андрей. Уважительная беседа на равных, историк и поисковик. Пытаюсь вставить "два слова" и понимаю, что это "разговор двух", я лишний. Лучше молчать и слушать.
За плечами у них тысячи находок, сотни поездок, десятки серьёзных экспедиций. В головах кладезь бесконечно интересной информации — и я воображаю себе большой многолюдный зал, эти двое на сцене…
Их можно слушать всю ночь. Тем, кому интересен неразгаданный Сахалин.
***
Спать разошлись кто куда, я рядом с машинами в лес. В спальнике без палатки. Захотелось мне видеть Звёзды и Небо, слушать майскую Ночь, потом Утро и Ангельских птичек.
Не повезло: Евгений замёрз в кабине и ближе к утру включил свою тарахтелку. Зато хорошо было Виктору. Он спал в кузове, машину трясло, чуть покачивало, ему снились приятные сны на морскую тематику.
Барни с утра носит водки бутылку, пустую. Подобрал, кто-то с вечера кинул.
— Барни! Всю ночь носил? Все спят, отдать некому? Пустую у тебя никто не возьмёт, ищи полную.
Но палка вкуснее!
Всем, даже Герде, надоедает палкин маньяк. Или по-женски завидует… Когда он опять бежит к нам с палкой в зубах, бежит с наслаждением фанатическим — она с лаем преследует его и кусает за задние лапы. Правильно, Герда! Кусай его!
— Барни, ведь ты уже не молоденький, — треплю его за уши. — Скоро 7 лет. По человеческим меркам почти 50, это много. А такой спортивный мужчина, обожаешь спорт-палкинг.
Через сутки после знакомства приучил к команде "Барни, массаж!". Услышав приятное слово, он тормозит как конь боевой, встаёт неподвижно. Начинаю с усилием водить пальцами от шеи до хвоста, по канавкам вдоль хребта, ему нравится.
***
Тремя машинами едем домой в Южный. По пути хотели проехать на Ведерниковский станок, он на каторжанской дороге из Тымовской долины на Татарский пролив. Но снег, не проехали.
Потом остановились у места, где был Сергиевский стан, рядом с центральной трассой. Там в прошлые выезды команда Виктора нашли под ивой кирпичи от Рыковской тюрьмы, патроны от берданы.
***
Андрей где-то ходит, я подхожу к его джипу. Там за задним стеклом двое умных сидят, Герда и Барни. Андрей не рискнул выпустить, здесь всё-таки трасса…
Двое умных как люди — собаками их называют… Странно мне это, слово такое: собаки… Ведь они Герда и Барни!
— Прощайте! — говорю сквозь стекло.
— Я знаю, через неделю Андрей опять загрузит вас в машину. В другую, побольше. Вас, и семью свою всю, вплоть до внучки. На пароме поплывёте на запад, в коренную Россию. Три месяца будете вы путешествовать. Три!
— Ах, Барни! Как тебе я завидую! Там будет много необычных палок из разных деревьев. Там всё по-другому, ты удивишься.
— Герда и Барни. Я не хотел. В моём рассказе оказалось слишком много горечи и страданий, так получилось. Игорь виноват, привёз меня в эти места. Ведь мы люди, несовершенные существа. А вы наша радость, ты — Герда, ты — Барни.
— Ещё увидимся! — ухожу не оглядываясь.
Замок Всадника и замок Кощея
С Игорем едем домой к себе на юга. Время до вечера много, его надо на что-то потратить.
В Леонидово Игорь сворачивает с федералки на запад.
— Кое-что покажу тебе.
Долго тащимся по разбитой дороге. Видно, что раньше была очень хорошей, широкой.
— Смотри внимательно слева. Начнёт проявляться как снимок на фотобумаге.
Смотрю, вглядываюсь… Вот сквозь поросль деревьев проступают неясно углы, потом полосы.
Ближе едем. Контур здания. Как из тумана вверх вырастает. Замок Всадника. Трёхэтажный, высокий, основание узкое. Как маленький небоскрёб.
Игорь не знает, что это, для чего он построен. На Сахалине он знает только два японских жилых здания в три этажа, это третье. Что-то военное, скорее всего. Ведь именно с Леонидово уходила на север Карафутская бригада в августе сорок пятого. На перевал Хороми-Тоге, драться с нашими. Здесь они жили, здесь был казарменный фонд.
Но ни одна местная казарма не похожа на это, ничего подобного нет на всём Сахалине. На Курилах Игорь тоже не видел. Только в Леонидово.
Мы не первые здесь. Сюда заезжают любители "заброшенок" и старины. Игорь сказал, что одна группа решила, что это конюшня. Хотя совсем непохоже, на его взгляд, на мой тоже.
Замок стоит у болотистых ям, среди ядовитых испарений симплокарпуса вонючего.
Они здесь заночевали и ночью к ним кто-то прискакал.
Потом ускакал.
Опять прискакал.
Таинственное, необычное место, Игорь решил снять с замка план. На фото он напротив камина. На втором этаже ещё есть камин, второй.
Уже выезжали из Леонидово, вдруг джип закружил по дворам. Это Игорь что-то увидел поверх домов и заборов. Молчит, озадачен. Вот старый бетон, стены мощные, крыша плоская толстая. Метр, даже больше!
— Смотри-ка, мимо раза три проезжал, сейчас впервые увидел, — говорит мне.
Спускаемся в полуподвал, включаем фонарь. По обоим сторонам коридора идут железные двери, через равные промежутки. Тоже мощные, габаритные, из замка Кощея Бессмертного, ржавчина благородная.
Двери мне что-то подсказывают, не могу их понять. А Игорь явно узнал, весело топчет хлам на полу, улыбается и загадочно молчит.
Хорошо, спрошу-ка я у дедушки, он рядом ремонтирует маленький джип.
— Батя, что это? — киваю на бетон.
— Это был морозильник. Колхоз мясо хранил, — ответил старик.
Садимся в машину и выезжаем на асфальт федералки. Игорь:
— Это японская гауптвахта, Володя. На Парамушире пуля в пулю такая.
— Ого! Интересно. Но зачем такие толстые стены и крыша? Будто силачей, борцов сумо там держали...
— А, бур! — восклицаю я, вспоминаю. — Вот на что похоже расположение дверей!
Сталинский барак усиленного режима на дороге Ныш-Погиби. Я там Валеру Хмару в камеру запирал и спрашивал через глазок: "Что чувствуешь?" Он отвечал: "Не знаю… Но чувствую!"
Доехали до моста через Найбу. Закат. Звезда по имени Солнце покидает нас, прощается долго и вежливо. На прощанье подсвечивает хребет Шренка и дарит красивое небо. Игорь делает фото с треноги — и солнце бесповоротно садится за Камышовый хребет.
Занавес.