Врач Виктор Немец: любой человек может доказать, что живет не зря

Во время интервью, глядя на сдержанную жестикуляцию заведующего отделением анестезиологии‐реанимации областной детской больницы Виктора Немца, я думала о том, сколько хрупких ростков человеческих жизней согрели и спасли эти руки, скольким саженцам помогли прижиться и какой уже, должно быть, за десятилетия работы большой и красивый получился лес. Виктор Дмитриевич — Врач с большой буквы, но он тоже неизлечимо болен. Диагноз поставил себе сам много лет назад — "болезнь жалости". С самого детства ему жаль всех, кому больно, плохо, тяжело, кто слишком мал, чтобы попросить о спасении, и всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы протягивать руку помощи. Чтобы потом видеть — да, деревце прижилось, значит все хорошо.

Родился 11 июля 1949 года в поселке Саньково Злынковского района Брянской области. В 1972 году окончил Благовещенский государственный медицинский институт. Работал хирургом шебунинской больницы Невельского района, анестезиологом-реаниматологом невельской больницы и Сахалинской областной больницы. Заведовал отделением анестезиологии Южно‐Сахалинской детской больницы и отделением анестезиологии‐реанимации Сахалинской областной больницы, также работал заместителем главного врача по лечебной работе областной больницы. С 1988 года и по настоящее время — заведующий отделением анестезиологии‐реанимации областной детской больницы.

Заслуженный работник здравоохранения Сахалинской области. Лауреат Премии мэра Южно‐Сахалинска в номинации "Дарю жизнь", Заслуженный врач России, лауреат конкурса "Лучший врач Сахалинской области 2013 года".

— Виктор Дмитриевич, с чего обычно начинается утро вашего рабочего дня?

— Встаю я рано — в пять, в половину шестого — и сразу как-то автоматически, зрительно представляю свое отделение: этот ребенок, вот этот ребенок, какие проблемы у каждого из них могут возникнуть сегодня, и какие конкретно вопросы мне с моими врачами нужно будет решать. В восемь я уже на работе, у меня обход больных, потом отчет дежурной смены, ну и затем в течение дня я реализовываю свои мысли по поводу больных.

— Есть ли какие-то особенно тяжелые дни недели или, может быть, особенно сложные периоды в году, когда поток пациентов наиболее велик?

— У нас бывают периоды затишья, когда пациентов не очень много. Обычно они сменяются резким поступлением больных. Судя по опыту, самый напряженный день — это понедельник, потому что за выходные дни поступают больные, о которых я, конечно, знаю, но определенные детали обследования мне пока еще не очень известны, нужно время, чтобы получить конкретику. И это пятница, потому что поступают дети из районов и из отделений нашей больницы для качественного наблюдения в выходные дни.

— В нашем архиве есть новость от 19 июня 2000 года, в ней говорится о том, что реаниматологи детской больницы просят подарить отделению телевизор и видеомагнитофон, чтобы было чем отвлечь пациентов. Видимо, в то время все было совсем печально. Расскажите, какие перемены произошли в вашем отделении по сравнению с относительно недавним периодом.

— В сахалинской реаниматологии произошел огромный рывок: и в оснащении, и в уровне лечения, и в уровне знаний врачей. Я помню, к нам в первый раз приехали японские врачи и попросили показать им нашу реанимацию. И когда они вошли, у них на лицах было такое изумление, в глазах читалось — это что, реанимация, вы это называете реанимацией? У них тогда уровень развития был гораздо выше, а у нас... Основа лечения больных в реанимации — это искусственная вентиляция легких. У нас тогда были какие-то аппараты, отечественные, смешные. Даже одноразовых капельниц не было, вместо них — банки стеклянные, резина, которая кипятилась... Так было везде в Союзе и потом в России, это была не моя вина. Не знаю, чья, это не предмет нашего разговора. Но мне было стыдно. Сейчас мы работаем практически на таком же уровне, как в клиниках Японии и Кореи. Я посещал их и могу сказать это с уверенностью. Отличие, конечно, есть. Там выше уровень операций. У нас все-таки провинциальная больница, не какой-то огромный медицинский центр. Но по оснащению и по уровню мышления, я считаю, мы не проигрываем. Сейчас мне уже не стыдно.

— Сколько детей и преимущественно какого возраста проходит через ваше отделение за год?

— В год около 300 детей, из них около половины — новорожденные. Это самая тяжелая группа больных, и именно качеством оказания помощи таким пациентам определяется уровень детской медицины в регионе. У нас в области до 1998 года детская смертность была где-то 18 промилле. В год примерно 6,5 тысячи родов, умножьте на 18 — будет около ста умерших детей в год. Это много. В принципе, такая тенденция была тогда по всей стране. Чаще всего, в 70% случаев от общей детской смертности, умирают новорожденные (возраст от 0 до 28 суток). Чтобы снизить эти показатели, мы стали вывозить всех новорожденных с серьезными патологиями из районных родильных домов в нашу больницу, организовали выездную бригаду: двое врачей, инкубатор. Были разные шероховатости, но уже в 1999 году детская смертность в Южно-Сахалинске уменьшилась почти в три раза, а в целом по области — в два раза. С этого началось развитие и совершенствование нашей деятельности. Ежегодно мы транспортируем в больницу до 120 критически тяжелых новорожденных из районов области, это все спасенные жизни. До 12 детей в год мы транспортируем в российские клиники. 7 октября бригада сопровождала ребенка на самолете в Москву на операцию по поводу порока сердца. 12 часов в пути, на трех капельницах, на аппаратном дыхании, в рейсовом самолете... Поверьте, это подвиг. Без моей высокопрофессиональной команды врачей и медсестер таких результатов и показателей невозможно было достичь. Большое им спасибо за работу.

— Чем реанимация ребенка принципиально отличается от спасения жизни взрослого человека?

— Я думаю, с детьми работать сложнее. Во-первых, режимов аппарата искусственного дыхания, которые используются для реанимации новорожденных, больше, а значит это работа более тонкая, тщательная, ответственная, потому что легкие у крошечного ребенка очень нежные, их легко порвать избыточным давлением. Во-вторых, нужно обеспечить хороший венозный доступ — поставить в центральную вену катетер и переливать разные растворы. Попасть в вену новорожденного, а тем более недоношенного ребенка очень сложно. У взрослого человека эта вена в палец толщиной, а у малыша — всего два милимметра. Нужно все исполнить технически безупречно, чтобы не было осложнений. Я выделил в своем отделении группу врачей, которые занимаются этим доступом отлично и хорошо. Тот, кто делает это отлично, идет к маленьким детям, тот, кто хорошо, — к детям постарше. И еще одной особенностью является лечение. У взрослых вес и возраст обычно не слишком учитываются, все идет односхемно. Для ребенка же необходимо тщательно рассчитывать объем, качество, количество инфузий. Это довольно сложно. Каждый день нужно увеличивать дозировку на 10 миллилитров на килограмм веса, все нужно считать. Эти факторы обуславливают большую нагрузку на врачей.

— Как вы пришли в реаниматологию? Я знаю, что вы начинали с должности хирурга Шебунинской больницы Невельского района. Был ли какой-то случай, определивший вашу нынешнюю специализацию? Что-то, что указало вам путь?

— В моей жизни все начиналось довольно спонтанно — я имею в виду медицину вообще. Я окончил школу в Южно-Сахалинске. По характеру своему больше был склонен к гуманитарным наукам, очень много читал. Точные науки меня мало интересовали. Решение поступать в медицинский институт не было взвешенным, мы с одноклассником подумали — а давай туда. Мои родители — рабочие люди, они на меня не давили. Почему все-таки решил пойти в медицину? Однажды я давал интервью, это было уже лет 20 назад, и тогда я так охарактеризовал свое поведение в быту — болезнь жалости. Как-то мне всегда было жаль больных, обиженных животных. Помню, какой-то человек взял кошку и ударил головой о стол. Мы ее нашли и выхаживали, потом она отошла более-менее... Наверное, это сострадание к чужой боли меня и привело в медицинский институт. На последнем курсе у нас была субординатура, мы делились на терапевтов, хирургов и акушеров-гинекологов. Я не педиатр, я врач-лечебник, закончил Благовещенский государственный медицинский институт. Мне хотелось какого-то более деятельного участия в медицине, и я выбрал хирургию. Закончил субординатуру и поехал по распределению в село Шебунино Невельского района. Маленькая больничка, мало работы, я бы не имел там возможностей для роста... И вот тут очередное спонтанное решение. Я не бредил анестезиологией и реанимацией, просто так вышло, что специалист этой квалификации уехал из района, освободилось место, и мне предложили пойти в эту профессию. Я пошел, отучился, и профессия меня увлекла. Анестезиолог — это тот, кто держит нити жизни больного в своих руках. Анестезиологи — бойцы невидимого фронта, всего лишь одна встреча с больным до операции. Это интересная профессия, но я всегда был больше склонен к интенсивной терапии. Если врач узкой специализации лечит строго определенную болезнь, то реаниматолог должен иметь комплексное представление о человеческом организме, уровень мышления должен быть гораздо шире. Мне это нравится, так как это требует большего уровня знаний, большей универсальности.

— Это правда, что вы выучили английский язык, чтобы читать зарубежные публикации?

— Английский язык я учу всю жизнь. Когда уже работал здесь, в детской больнице, поступил заочно в Москву во 2 Московский мединститут, в аспирантуру к великому академику Виктору Аркадьевичу Михельсону. Я сам нашел тему для диссертации, ходил в библиотеку, изучал литературу, в том числе зарубежную. Для этого понадобился английский. Почему я говорю, что учу его всю жизнь, — теряешь навыки, если не общаешься. То есть англоязычные статьи я читаю до сих пор, а разговорный английский обновляю перед какой-то определенной встречей, для которой он необходим.

— Много времени уделяете самообразованию?

— Да, я систематически изучаю информацию, касающуюся моей работы. Великое благо — Интернет. Но могу сказать, что русскоязычные работы качественно отличаются от зарубежных, в каждой из которых есть перечень статей, использованных при написании. Сама работа на двух листах, а перечень — на пяти. То есть исследователь перед тем, как написать, перелопачивает огромное количество материала, потому что не может позволить себе вставить какую-то фразу без ссылки на конкретный источник. Это для них совершенно немыслимо. Зарубежные работы более серьезные, более обширные, познавательные и, что самое главное, они более конкретные. Взять учебники, по которым учились мы. Там напротив одной болезни перечислены названия двадцати лекарств. У них же закон — лечение должно быть простым. Вначале ставится совершенно четкий диагноз, потом назначается лечение. И ничего лишнего, потому что больному надо дать только самое главное, то, без чего он не может обойтись. А у нас много лишнего советуют. Хотя сейчас наметилась тенденция к улучшению, но вот еще некоторое время назад это было именно так. Есть такое понятие, как доказательная медицина: лекарство должно назначаться исключительно тогда, когда необходимость его использования доказана большим количеством источников. Это особенно относится к новорожденным, потому что организм ребенка не готов воспринимать различные препараты. Поэтому мы ограничиваемся только самым необходимым. Этот принцип взят из иностранных источников, и я его очень приветствую. Чем меньше, тем лучше. И самый главный тезис: в лечении больных лучшее — враг хорошего. Добился какого-то положительного изменения — остановись и жди улучшения. Но остановиться бывает сложно: когда больной тяжелый, очень хочется помочь, поэтому, если можно так сказать, набрасываешься на него с лечением. Это удел молодых врачей. После окончания института врач выходит на работу и думает, что он все знает. Потом он постепенно набирается опыта и приходит к выводу, что знает не все. А дальше уже актуальны слова Сократа — я знаю только то, что ничего не знаю, но другие не знают и этого. То есть приходит реальная оценка своих возможностей.

— Вопрос о благодарности. У Булгакова есть рассказ "Полотенце с петухом" — о том, как начинающий сельский врач спас девушку, и она подарила ему собственноручно вышитое полотенце. Такой трогательный момент. И с другой стороны — стереотипы современного общества, навеянные сериалами типа "Интерны": врачу нужно дарить то, что можно выпить. Вам дети что-нибудь дарят, рисуют картинки? А родители? Нуждается ли врач в благодарности или ему достаточно осознания того, что он спас жизнь?

— Чтобы благодарность выражалась так, как показывают в "Интернах", — у нас такого нет. Бывает, родители дарят какие-то подарки, но в 10-15% случаев, не больше. В нашей практике это бывает довольно редко. Но фотографии детей приносят потом. И рисунки детские.

— Вы отслеживаете судьбу ваших пациентов? Понятно, что всех запомнить невозможно, но, может быть, какие-то становятся для вас особенными?

— Есть разные больные. Допустим, новорожденный с тяжелой патологией находится у нас на аппаратной вентиляции легких месяц-два — конечно, он надолго остается в памяти. Их мы отслеживаем. Родители потом приходят, показывают детей, и мы видим, что у нас получилось сделать вместе.

— А помните сахалинку, которая на 26 неделе беременности полетела отдыхать в Таиланд и родила там малыша весом 770 граммов? Как сейчас у него дела, знаете?

— У него все хорошо. Они приезжали сюда буквально месяц назад, но у нас совещание было, и я не смог с ними увидеться. Знаю, что все нормально, ребенок ходит, разговаривает. Они мне постоянно звонят, у нас хороший контакт, и я очень рад, что все так получилось.

— Все мы люди, и иногда появляется искушение осудить кого-то. У вас тогда не возникло такого ощущения в отношении мамы? Я помню, ее многие осуждали за то, что поехала беременная в отпуск в другую страну...

— Честно говоря, нет, не было с моей стороны осуждения. Видите ли, сложно угадать, что может произойти. Это было их решение. Это хорошая молодая семья, образованные люди. Не было осуждения. Я видел в Интернете отзывы — вот, мол, улетела, бюджетные деньги теперь тратят на нее, кто ее туда понес, зачем это было нужно... Я человек иного плана и воспринимаю эти вещи по-другому. В жизни все бывает. Каждый человек способен на какую-то ошибку. Эта семья пережила нелегкий период, они были в полном неведении, без знания языка в чужой стране... Они очень переживали и, когда я приехал, как-то воспряли духом. Это город Сирача рядом с Паттайей, там хорошая частная больница, уровень лечения тоже приличный, хороший уровень обследования. По аппаратуре, правда, были нюансы. Но в целом для такой маленькой больнички все довольно прилично, что стало для меня откровением.

— Можете ли вы представить себя в другой больнице, городе, стране?

— Мне комфортнее жить здесь. Нет, я бы никуда не уехал.

— Вам приходилось когда-нибудь молиться за пациента? Во что вы верите — в Бога, случай, судьбу, приметы?

— Вообще я человек крещеный. Моя мать живет на Украине, ей 92 года, она очень верит в Бога. В принципе я не атеист и тоже верю, что есть что-то свыше, наблюдающее за всеми нами. Правда, раньше я никогда не молился, но вот, честно говоря, когда в моем окружении возникают какие-то острые проблемы, я инстинктивно как-то рукой начинаю двигать. Но это бывает редко, потому что я прагматик. Я, конечно, желаю, чтобы там было лучше, чем есть, но особенно не верю. У меня жесткая работа, я вижу смерть. Это сложно.

— Чувствуется, что вы любите свою работу, а не просто выполняете ее. Как вам удается сохранить себя, свои силы, проработав столько лет? Что спасает вас от профессионального выгорания, что держит?

— По знаку зодиака я Рак. Общеизвестно, какие есть характеристики Рака, я не буду о них говорить, скажу о себе. В тяжелые периоды я заползаю тихонечко в свою раковину, отсиживаюсь там, думаю... Потом вылезаю обратно и иду дальше с новыми силами. Вот так как-то стараюсь. Все переживаю в себе, молча. А не выгорел я потому, что как относился с состраданием к тем, кому плохо, так и отношусь до сих пор.

— Уже больше двух лет в Южно-Сахалинске существует больничная клоунада. Волонтеры ходят в разные отделения областной детской больницы, но не в реанимационное. Я знаю, что в Москве клоунов пускают в реанимацию, они сопровождают ребенка в операционную, отвлекают от мрачных мыслей, "встречают" после выхода из наркоза. Врачи признают, что их присутствие помогает минимизировать стресс. Насколько, по вашему, это необходимо, и возможно ли нам перенять такой опыт?

— Я всегда говорю, что все новое нужно попробовать. Если маленькие детки лежат в основном с матерями, то более старшие остаются один на один со своим страхом. Хотя мы, конечно, успокаиваем их, чтобы они не шли на операцию с глазами, полными слез. Нужно попробовать, почему нет. Это интересно и может оказаться очень полезным.

— В прошлом году на международном семинаре по больничной клоунаде в Москве рассказывали историю, которая произошла в одной из клиник США. Девочка пожелала, чтобы в операционной с ней рядом была ее любимая собака, и ей разрешили.

— Понимаете, в нашей стране еще силен определенный медицинский консерватизм, и сложно быстро сдвинуть с места какие-то устоявшиеся правила. Но так, наверное, и должно быть, потому что у нас такая профессия, что бросаться в омут с головой нежелательно. Знаю, что в зарубежных клиниках мать заносит ребенка в предоперационную, видит, как ему надевают маску — такой мешочек дыхательный, на котором нарисована собачка. У нас это тоже, кстати, сейчас уже есть. Ребенок засыпает, и мама уходит. Буквально недавно одна мама попросила разрешить ей побыть с ребенком, пока он не уснет. Конечно, мы разрешаем.

— Вы живете не зря, это очевидно. А что порекомендуете людям, которых преследует ощущение, что они не делают ничего важного? Может, им хочется спасать жизни на операционном столе, выносить беспомощных людей из огня, но работают они в каком-нибудь офисе, перекладывают бумажки и мучаются от осознания бессмысленности своих действий...

— В детстве я думал о том, как так люди работают на конвейере? Каждый день выполняют одну и ту же операцию... Для меня это было бы невыносимо, потому что мозг должен совершенствоваться. Если человек чувствует, что профессия не возвышает его, нужно искать что-то иное для осознания своей пользы в этом мире. Воспитание детей, внуков, самообразование, стихи, проза... Есть много простых вещей: покорми бездомное животное, погладь по голове ребенка... Или спорт, допустим. Если профессия тебе не позволяет реализоваться, то нужно искать другие пути, а их множество. Я думаю, любой человек при желании может найти способ доказать, что он живет не зря.

Фото Кирилла Ясько, ИА Sakh.com.